Взгляд со дна - Юлия Александровна Лавряшина

мне тут же увиделись щенки золотистых ретриверов, резвящиеся на летнем лугу. Может, мне завести собаку? Не все же приютских бедолаг выгуливать… Разве она не защитит меня от одиночества?

Я подняла глаза на бабушку, смотревшую в пространство: с ней рядом одиночество станет еще более острым. Невыносимым. Это ощущение было настолько явственным, точно я уже прожила тут по крайней мере неделю, полную безмолвия и сдавленного скрипа ее громоздкого кресла. Нам не о чем будет говорить… У нас разные воспоминания. И она ненавидит мою маму. Да я с ума сошла, что ли? Здесь же задохнуться можно, Машка была права…

В тот же миг мне стало ясно, что я не останусь в Дмитрове. Пусть меня лучше убьет эта озверевшая Русалка, кем бы она ни была!

На свете был только один человек, с которым я могла существовать рядом, не ощущая неловкости и страха. Мой напарник. Когда он сел рядом, я почувствовала, как пахнет от него кофе. Спал ли Артур вообще эти дни? Или держался только на допинге? Мою маму он любил не меньше, чем я, и сейчас все померкло для него точно так же. Как жить в мире, где нет солнца и больше не поют птицы? Я не верну Артуру этого, но, может, объединив наши воспоминания о ней, мы потесним мглу?

Каким-то чудом ему удалось разговорить бабушку, которая нервно сжимала блестящие подлокотники. Она тоже лишилась своего солнца, а мы мешали ей упиваться горем, кроме которого у нее ничего не осталось. А я еще смею обзывать ее жабкой…

Едва улавливая, о чем они говорят, я смотрела на бабушку и пыталась вспомнить, как любила ее когда-то. Было ли это вообще? Разве не все внучки любят своих бабушек? В моей памяти всплывали обрывки фрагментов: пухлый альбом в синем переплете – бабушка показывает мне семейные фотографии; строчка из старой песенки: «Слушай, Оля, вырасту большой, мы уедем далеко с тобой…»; кустик сирени, который мы сажаем под ее окном. Сегодня я даже не обратила внимания, вырос ли он? А что случилось с той Олей – она уехала с влюбленным в нее мальчиком? Имена предков тоже затерялись в памяти…

Наверное, тогда мне нравилось гостить в Дмитрове. Бабушка водила меня в Кремль? А куда тут еще ходить… Местного «Арбата» тогда не было, да и сейчас мы пробежали мимо, толком не разглядев изваяния барышень. Это все не имело значения. Главным было то, что я не помнила любви – ни своей, ни бабушкиной, будто их и не было.

И сейчас у меня не находилось душевных сил даже пожалеть ее – собственная боль вытеснила все чувства. Мы не сможем помочь друг другу, потому что оплакиваем разных людей. Как и с Машкой – она больше страдает из-за смутного будущего, чем по тем людям, которые уже стали ее прошлым.

Я покосилась на Артура: он встанет на дыбы, услышав, что мы вместе возвращаемся в Москву? Ну ничего, придется смириться.

– А как звали его первую невесту?

Тут я очнулась. О чьей первой невесте речь? У отца был кто-то до мамы?

– Да какая там невеста… Так, захаживал к ней. Как же ее?

В бабушкином взгляде мелькнула хитринка: она прекрасно помнила имя той девушки, но тянула время. Ей хотелось помучить нас. Это придавало хоть какой-то значимости ее персоне.

И вдруг меня осенило:

– Лилия? Ее так звали?

Артур даже дернулся и бросил на меня взгляд, в котором смешались восторг и досада: «Как я сам не догадался?!»

– Точно. Лилька. А ты откуда про нее знаешь?

– Где она живет? – быстро спросил Артур, чтобы отвлечь бабушку.

Засопев, она заерзала в кресле:

– Да вон в бараках… Там всякий сброд живет.

– Точный адрес вы вряд ли помните?

– Да уж куда там… Лет-то сколько прошло!

– Ну да, ну да. Значит, Лилия? А фамилия…

– Прям спрашивала я фамилию ее!

– И то верно, зачем? Сергей же не собирался на ней жениться. А она это понимала?

– Мне почем знать? – огрызнулась бабушка. – Вас как, чаем поить или?..

Я вскочила:

– Нет, мы уже уезжаем.

И, чуть отвернувшись от нее, сделала страшные глаза Артуру. Ничем не выказав удивления, он кивнул:

– Нам действительно пора. Покажете, в какой стороне находятся эти бараки?

Я не стала разыгрывать комедию и чмокать ее напоследок. В этом не нуждался никто из нас. Даже свет в узком коридорчике бабушка не включила – было бы на кого тратить электроэнергию. Мы нашарили обувь в темноте.

Уже открыв дверь, я заставила себя выдавить:

– Звони, если что.

В ответ не донеслось ни звука…

Когда мы вышли из подъезда, Артур насмешливо спросил:

– И почему ты не захотела остаться с такой милой бабушкой? Ладно-ладно, не бей меня! Бедная Оксана… Такая свекровь мозг выест и не подавится.

– К ней даже Машка не ездила.

– Кстати… о Маше, – спохватился Артур. – Почему мы ей не показали портрет Русалки? Может, она видела ее среди гостей Влада? Пошлешь?

Я готова была послать кого угодно и куда подальше. Но только не Артура – он позволил мне вернуться с ним. Хотя не хуже меня понимал, чем это может грозить мне, может, и ему самому, ведь он тоже входил в нашу семью. Я так его воспринимала.

Доставая телефон, я оглянулась на бабушкин дом. Куста сирени у подъезда не было…

Стены двухэтажных брусчатых домов, которые Сашкина бабушка назвала бараками, почернели от времени. За ними прятались такие же иссохшие и потемневшие с годами люди, не дождавшиеся лучшей доли. Когда-то неугомонной ватагой они носились по окраине, мелькая загорелыми локтями в ссадинах и улыбками до ушей. Строили шалаши из веток, дрались за один на всех велик, а зимой гоняли клюшками мячик прямо по снегу, потому что катков в таких районах не заливали.

Артур отчетливо представлял это, потому что сам был таким пацаном с деревянным луком наперевес и грязным пластырем на коленке. Тогда девочка с цветочным именем, наверное, и вправду походила на лилию, нежную и тонкую. Вряд ли она осталась такой, если жила здесь до сих пор…

– Лилю? – переспросила тетка с уныло обвисшими вдоль опухшего лица давно не крашеными прядями. – Колесникову, что ли?

Горчичного цвета майка не скрывала толстых складок на спине и выступающего живота, но Артур старался смотреть ей только в лицо. Наугад кивнув, он улыбнулся ободряюще: «Ну, скажи мне, где наша девочка…»

– Так она ж померла!

У Сашки вырвался невнятный возглас, но