Взгляд со дна - Юлия Александровна Лавряшина

вид еды, к тому же магазинных пельменей. Логов допускал, что они и в самом деле выглядят сейчас чудовищами… И в этом не было ничего смешного.

Но он был уверен: если не отвлечь Сашку самыми простыми и естественными вещами, среди которых еда на первом месте, то через пару дней ее будет уже не вытянуть из трясины тоски. Силы кончатся у обоих. Поэтому и надо жрать эти чертовы пельмени! Надо жить.

Вторую ночь после мамы мы провели с Машкой.

Не спрашивала, почему она решила остаться… Уж не из-за того, конечно, чтобы Артур опять не ночевал со мной в одной квартире. Вряд ли ей эта ситуация показалась щекотливой, Маше всегда было плевать на чужое мнение. И в этом мы с ней были едины, хоть и пребывали на разных полюсах мироощущений.

Ее кровати давно не было в моей комнате, которая когда-то была нашей общей. В те годы мама называла ее «девичьей светелкой», но ни разу не оговорилась после того, как Машка бросила нас. Похоже, мама ни на секунду не забывала о ее предательстве. Каково ей было жить с этим?

Вытащив из кладовки раскладушку, сестра молчком установила ее рядом с моей кроватью. Я наблюдала за ней, сидя по-турецки, это моя любимая поза. А Машка не может так усесться, у нее начинают ныть тазобедренные суставы. Раньше мама постоянно мазала ее чем-то, хотя Машка вполне могла делать это и сама. Но не только ей, нам всем казалось, что когда лечит мама, то это действует куда быстрее.

Растянувшись поверх одеяла, Машка уставилась в потолок, будто меня и не было рядом. Я ждала, что она скажет, все-таки именно Маша была старшей сестрой, и ей надлежало решать, как нам теперь жить… Не факт, что я согласилась бы с этим, но все же мне было интересно услышать ее предложение.

– Какие здесь низкие потолки…

Вот что она произнесла, блуждая взглядом по узким ложбинкам старомодных плиток. Но я расслышала все невысказанное: «Меня здесь все давит… Какая убогость! Я не могу жить в нищете». И это было искренне – Машку всегда бесило все, на что мне абсолютно наплевать: комната маленькая, сапоги дешевле, чем у подруги, телефон убогий… Только поэтому она ушла с отцом, которому на фиг была не нужна, чтобы не задохнуться.

– Завтра Артур увезет меня к бабушке.

Машка повернула голову. В ее взгляде читалось такое потрясение, словно я объявила, что собираюсь покончить с собой.

– В Дмитров?! Да что там делать?

– Выжить? – предположила я. – И тебе советую поехать со мной.

– Сдурела? Там две комнаты! Хрущоба!

– Убийца истребляет нашу семью, если ты не поняла. Есть вероятность, что о бабушке он… Скорее она… пока не знает.

С трудом оторвав от меня взгляд, сестра вновь устремила его в потолок:

– Ну, не знаю… Я там сама через неделю сдохну. Да раньше!

– Значит, ты возвращаешься в тот дом?

Я избегала упоминать отца даже косвенно, но Машке ничего не нужно было объяснять. Показав гримаской, что еще не решила, она припомнила:

– Ты его даже не видела.

– И не испытываю желания.

– О’кей. Только теперь не обязательно доказывать свою преданность маме… Некому доказывать.

Это меня удивило и задело:

– Я и не доказываю. Мне просто не интересен тот дом. Как и твой образ жизни.

В ответ прозвучал протяжный вздох:

– Вот кстати… Блин, на что теперь жить?

Внезапно щеки ее порозовели, а в глазах появился блеск: она явно что-то придумала. Из-за того, с какой нежностью Машка улыбнулась мне, захотелось выбежать из комнаты и запереться на кухне, где под рукой были острые ножи. А вдруг моя сестра и была Русалкой? У Артура возникало такое подозрение? Наверняка… Только мне он ничего не сказал.

– Слушай, – ласково протянула Маша, – а давай жить вместе? Мы же сестры. Помнишь, как мы классно играли в детстве? В школу, помнишь? Ты была моей ученицей. Это же я научила тебя читать!

Это было правдой, хотя сейчас в такое даже мне верилось с трудом.

– Ты собираешься продать тот дом и жить здесь со мной? – уточнила я.

И даже успела обрадоваться – сердце затрепетало! Но Машка уже запустила камнем в едва зародившуюся надежду:

– Ну ты что?! Наоборот. Мы продадим эту квартиру и будем вместе жить в папином доме. Теперь он наш.

– Охренеть! – вырвалось у меня. – Ты в своем уме?!

Она уставилась на меня, от возбуждения почесывая локоть, такая привычка была у нее всегда:

– А что не так? Сколько она может стоить? Ну, миллионов шесть-семь, да? Этого нам надолго хватит!

– Заткнись! – крикнула я. – Мамину квартиру я не продам. Это мой дом. Если меня не убьют, я буду жить здесь, поняла?

– А я?

Ее голос прозвучал так жалобно, будто я выгоняла родную сестру босиком под холодный дождь. В детстве Машке легко удавалось убедить меня взять вину на себя, если она разбивала красивую вазу или дорогую маминому сердцу чашку. Почему-то у нее вечно все валилось из рук… А родители считали, что это я такая раззява… Или, как говорил отец, рукожоп. Но я была маленькой, и меня не ругали за неловкость. А я только радовалась, что в который раз спасла сестру! Хотя, может, и ее никто не стал бы наказывать… Почему она всегда этого боялась?

Но сейчас я не собиралась идти у нее на поводу.

– А ты живи где хочешь. Большая девочка.

– Ты тоже. Должна видеть разницу между этой халупой и особняком…

– Я вижу. Именно поэтому.

Кажется, Машка искренне не могла понять, почему я уперлась рогом. Для нее вопрос выбора даже не стоял… Но она твердо решила переубедить меня и для этого вернулась к роли терпеливой старшей сестры, с которой распрощалась уже несколько лет назад.

В ее улыбке проступила грустная мудрость:

– Ты же не собираешься всю жизнь проторчать в этом говне?

– Это ты про дом нашего детства?

– Мы выросли, Сашка. Надо двигаться вперед.

– Ты ходишь к психологу? Прямо тезисами пуляешь!

– Да ты хоть вслушайся, как звучит название этой улицы! Сельскохозяйственная. Как можно жить на такой улице?! Ты кто – доярка, что ли? Птичница? А там понравится, вот увидишь! Там до хрена места. Ты будешь там совершенно независимой.

– Для этого необязательно наступать себе на горло.

– А я и не предлагаю…

Я прошипела с ненавистью – так она вывела меня из себя:

– А что ты делаешь?! Пытаешься уговорить меня стать тобой? Предать