Воспоминания и мысли - Жозефина Батлер

день пришествия Сына Человеческого». Они сами узнали исполнение обещания: «До того, что будут призывать меня, я отвечу: до того, что окончат просить, я исполню». И еще: «В своем горе они обратились к Богу, и он избавил их от тревог и горя».

Когда же речь идет о делах, решение которых принадлежит вечности, когда надо вывести из мрака бессмертную душу, просветить ее, руководить ею, исправить ее недостатки, на что потребуется иногда целая жизнь, когда нужно обратить несчастье какой-нибудь семьи или народа в благословение, тогда нетерпению не должно быть места, да оно напрасно, часто даже пагубно и препятствует исполнению нашей просьбы. «Если исполнение обещания опаздывает, говорит пророк, подожди, оно будет». Всё же мы продолжаем огорчаться и беспокоиться, когда заблуждаются те, кто нам дорог. «Нет ли бальзама в Галааде? Нет ли врача?» – О да, есть, конечно, есть надежда, не только для слабых, заблудших, но и для действительно виновных, для тех даже, кто ответствен за нравственную гибель кого-нибудь из своих ближних, на ком лежит тяжесть жестокого преступления, низкого предательства.

«Ты победил, Назареянин!» – воскликнул Юлиан Отступник, расставаясь с жизнью, – жизнью, полной озлобления против христианства. Да, Назареянин – Великий Победитель! Сердце, преисполненное гордости, сердце самого непокорного, возмутившееся против Божественного Закона, будет побеждено, будет разбито; оно умиротворится, оно отдастся благотворному действию небесной росы, которая исцеляет, глаза непокорного откроются, как глаза Агари, и он увидит вблизи себя источник живой воды, который до тех пор ускользал от его взора.

Самое грустное место в истории «О Блудном Сыне» – это то, где сказано: «никто не давал ему есть». Чтобы утолить голод, он рад был бы самой грубой пище, но «никто не давал ему ничего». У самого худшего из «блудных сыновей» могут являться моменты просветления, когда ему вдруг становится ясным, что он готов продать свое человеческое достоинство за «чечевичную похлебку», в такие моменты нужно очень мало – одно слово, взгляд, пожатие руки, чтобы преобразить человека, изменить в нем это презрение к себе в смиренное и твердое решение: «Встану и пойду к отцу моему». Но это «нужное малое» никто не дает ему.

Не делаемся ли мы слишком легко фаталистами с нашим наружным благочестием и, так сказать, воскресной религией? В нашем неведении бесконечной любви Создателя, мы говорим о целом классе людей как о существах, безвозвратно обреченных злу и гибели, без надежды когда-нибудь вновь подняться. Нет между нами ни одного человека, который бы обладал даром быстро и верно отличить заблуждение от проступка.

Но Бог не судит человечество в массе. Он, и только Он один, принимает в расчет каждую душу отдельно, видит, какие обстоятельства и силы действовали внутри и вне ее и способствовали ее нравственному падению.

Когда мне случалось говорить о любви с мужчинами и женщинами, очень низко опустившимися, то мне иногда казалось, что передо мной тела без души: думалось, что у них нет ни сознания, ни воли, чтобы обратиться к Богу. Случалось даже, что в ответ на мои слова сыпались проклятия и ругательства, и это делали люди, которые несколько времени спустя боязливо спрашивали: «Скажите правду, есть ли какая-нибудь надежда для меня?»

Любовь нелегко мирится со смертью.

Любовь, как Рицпа, бодрствует с постоянством, которое сильнее самой смерти, возле бесчувственных тел своих горячо любимых детей, употребляя всю свою энергию, чтобы предохранить их от хищных ястребов и волков.

Позволю себе привести одно воспоминание.

Как-то, входя в больничную палату, отведенную для женщин низшего класса, я столкнулась в дверях с пастором. Он заткнул себе обеими руками уши, чтобы не слышать потока ругательств и проклятий, посылаемых ему вслед одной из больных. Вероятно, он обратился к ней со словами, которые были ему внушены совестью, искренностью и чувством долга.

Я подошла к больной. На нее было ужасно смотреть. Она умирала и была полна злобы и бешенства. Это была замужняя женщина. После смерти своих детей она стала вести дурную жизнь и падала все ниже и ниже. Последний из ее покровителей сделался ее убийцей: он избил ее ужасно, поломал ей ребра, повредил один из важных органов, так что жить она больше не могла. Несмотря на то что смерть была близка, она была голодна – она, впрочем, всю жизнь была голодна – и с жадностью поедала мясо и хлеб, которые ей дали.

Невидимая сила толкнула меня к ней.

Можно ли было чувствовать какую-нибудь симпатию к этому существу? Что могла она возбудить кроме отвращения? Но Господь любил ее, и та, которая любила Бога, могла любить и это несчастное любимое Им создание.

Я не знаю, не помню, что я ей говорила, но мной руководила любовь; женщина взглянула на меня с удивлением, перестала есть и отбросила далеко от себя мясо и хлеб. Она схватила мою руку и сильно сжала ее. Затем успокоилась и совершенно утихла: слезы, обильные слезы потекли из ее глаз, минуту до того сверкающих злобой. Еще недавно ее переполняло чувство мести, она горела ненавистью ко всем людям и к Богу. Но теперь что-то новое, странное открылось ей. Ее любили. Она это поняла, почувствовала; она поверила этому – и любовь преобразила ее.

Я вспомнила тогда о кораблекрушении апостола Павла и о том, как спасались потерпевшие: «Одни на досках, другие на обломках корабля, и все благополучно достигли берега». А почему? Потому что между ними был служитель Господа, который был в общении со своим Господином. Он услышал слова: «Я поручил тебе всех тех, которые плавают с тобой». Сам Спаситель был на судне.

Пусть это будет экзальтация, и да простят мне мое восклицание: «Господь, дай мне душу пострадавшего, готового пойти ко дну, дай ее мне во имя Твоей великой любви!».

Я любила эту бедную женщину, я действительно любила ее. И она это знала. Уходя, я сказала ей: «Я вернусь». – «О да, вернитесь!» – проговорила она умоляющим голосом. Я пришла на следующее утро. Сиделка сказала мне, что больная скончалась ночью. Она была совершенно покойна и полна смирения, только все спрашивала, не пришла ли я. «О, она придет, – повторяла женщина с уверенностью, – непременно придет, она обещала!»

Меня спросят по обыкновению, действительно ли ясно было в этой несчастной сознание своей греховности? Понимала ли она и т. д. Признаюсь, я не нахожу ответа на эти вопросы: я ничего не знаю. Одно знаю, что любовь победила и что Тот, Который внушил мне подойти с любовью к этой погибавшей душе, знал, что делал; я знаю также, что Он не оставляет начатого дела.

Самая сильная любовь, самая глубокая исходит из страданий. Только тот, кто действительно страдал, знает, что может совершить любовь Господа относительно самого безумного. Да, только тот понимает эту высокую любовь, кто может