Что я видел. Эссе и памфлеты - Гюго Виктор

Изгнание – это не слава, но у него есть кое-что общее со славой – паразиты. Превратности судьбы – не то, что оставляют в покое. Тем, кто подбирает крохи со столов Нерона или Тиберия, не нравится видеть сон праведного изгнанника. Как, он спит! Так, значит, он счастлив! Ужалим его!

Сраженному, распростертому на земле, выметенному прочь (это очень просто; когда Вителлий становится кумиром, Ювенал превращается в отбросы10), изгнанному, обездоленному, побежденному человеку завидуют. Странно, но у изгнанников есть завистники. Было бы понятно, если бы высоко добродетельные люди завидовали великим невзгодам: Катон завидовал бы Регулу, Тразея – Бруту, Рабб – Барбесу11. Но вовсе нет. Великим завидуют ничтожные. Гордые протесты побежденного не дают покоя заурядной и бесполезной бездарности. Гюстав Планш завидует Луи Блану, Бакюлар – Мильтону, Жокрис – Эсхилу12.

В древности обидчик лишь следовал за колесницей победителя, сегодня обидчик следит за решеткой побежденного. Побежденный истекает кровью. Обидчики добавляют к этой крови грязь. Ладно. Пусть они порадуются.

Эта радость кажется тем более реальной, что она вовсе не ненавистна хозяину, и за нее обычно платят. Их тайная сущность расцветает и превращается в общественные оскорбления. У деспотов в их войне с изгнанниками есть два помощника: во-первых, зависть, во-вторых, развращенность.

Когда говорят о том, что такое изгнание, нужно в какой-то мере вдаваться в детали. Указание на некоторых особых грызунов составляет часть предмета, и мы были вынуждены углубиться в него.

VII

Таковы незначительные стороны изгнания, а вот великие: возможность мечтать, думать, страдать.

Быть одному и чувствовать себя вместе со всеми; чувствовать отвращение к успеху, которым пользуется зло, но сожалеть о счастье, выпавшем на долю злодея; становиться мужественным как гражданин и очищаться как философ; быть бедным и восстанавливать свое положение при помощи работы; размышлять и обдумывать заранее, размышлять о хорошем и обдумывать заранее лучшее; не испытывать иного гнева, кроме общественного, не считаться с личной ненавистью; вдыхать живительный воздух уединения, погружаться в великую абсолютную мечту; смотреть на то, что наверху, не теряя из виду того, что внизу; никогда не доводить созерцание идеала до того, чтобы забыть о тиране; отмечать в себе чудесное смешение возрастающего возмущения и увеличивающегося успокоения; иметь две души – свою и отечества.

Приятно одно: заблаговременное сострадание; держать собственное милосердие наготове для виновного, когда тот будет сражен и будет стоять на коленях; говорить себе, что никогда не оттолкнешь протянутые к тебе руки. Испытываешь священную радость, давая побежденным будущее, кем бы они ни были, и обещая предоставить убежище неизвестным беглецам. Когда враг повержен, гнев складывает оружие. Пишущий эти строки приучил своих товарищей по изгнанию к тому, что он говорил: «Если когда-нибудь, на следующий день после революции, спасающийся бегством Бонапарт постучит ко мне в дверь и попросит у меня убежища, ни один волос не упадет с его головы».

Эти размышления, усложненные всей яростью превратностей судьбы, приятны сознанию изгнанника. Они не мешают ему исполнить свой долг. Скорее наоборот. Они его поддерживают. Будь тем более суров сегодня, чем более сочувствующим ты станешь завтра; рази могущественного до тех пор, пока ты не придешь на помощь умоляющему. Позже ты будешь даровать прощение только при одном условии – раскаянии. Сейчас ты имеешь дело с удачным преступлением. Покарай его.

Разверзнуть пропасть для победоносного врага, приготовить убежище врагу побежденному, сражаться с надеждой на то, что сможешь простить, в этом заключаются великие усилия и великие мечты изгнанника. Добавьте к этому преданность мировым страданиям. В том, что он не бесполезен, состоит благородное удовлетворение изгнанника. Сам будучи ранен, истекая кровью, он забывает о себе и, насколько это в его силах, перевязывает раны человечества. Вы думаете, что он предается мечтам; нет, он ищет реальность. Скажем больше, он ее находит. Он бродит по пустыне и мечтает о городах, о шуме, о суете, о невзгодах, обо всем том, что трудится, о мысли, о плуге, об игле, о покрасневших пальцах работницы в темной холодной мансарде, о зле, которое прорастает там, где не сеют добро, о безработице отца, о невежестве ребенка, о том, как произрастают сорняки в остающемся необразованным мозгу, о вечерних улицах, бледных фонарях, о предложениях, которые голод может сделать прохожим, о социальных нуждах, о несчастной девушке, вынужденной стать проституткой по нашей вине, мужчины. Размышления грустные и полезные. Вынашивайте проблему, и решение появится. Он мечтает без устали. Его шаги не теряются на берегу моря. Он примиряется с этой мощью, с этой пучиной. Он устремляет свой взгляд в бесконечность, вслушивается в неведомое. С ним говорит великий мрачный голос. Природа вся целиком предлагает себя этому отшельнику. Суровые аналогии поучают его и дают советы. Он фатален, гоним, задумчив, перед ним лишь грозовые тучи, порывы ветра, орлы; он видит, что судьба его черна, как эти тучи, что его гонители бессильны, как эти порывы, и что его душа свободна, как эти орлы.

Изгнанник доброжелателен. Он любит розы, птичьи гнезда, порхание бабочек. Летом в его душе расцветает упоительная радость бытия; его вера в таинственную и бесконечную доброту несокрушима, будучи наивной до такой степени, что он начинает верить в Бога; он делает из весны свой дом; переплетения очаровательных зеленых ветвей образуют жилище его ума; он живет в апреле, он обитает во флореале; он с глубоким волнением смотрит на сады и луга; он выведывает тайны пучка травы на газоне; он изучает муравьиные и пчелиные республики; он сравнивает разные мелодии, состязающиеся перед незримым Вергилием в георгиках лесов; он часто умиляется до слез, потому что природа столь прекрасна; дикие заросли кустарника привлекают его, и он, растерявшись, медленно выходит из них; вид скал занимает его; сквозь свои мечты он видит, как трехлетние девочки бегут по песчаному берегу и плещут босыми ножками по воде, приподняв обеими руками свои юбочки и обнажая перед безграничным плодородием вселенной свои невинные животики; зимой он крошит на снег хлеб для птиц. Время от времени ему пишут: «Вы знаете, такое-то уголовное наказание отменено; вы знаете, такая-то голова не будет отрублена». И он воздевает руки к небу.

VIII

Правительства оказывают друг другу помощь против этого опасного человека. Они договариваются друг с другом о преследовании изгнанников, интернировании, высылке, иногда об экстрадиции. Об экстрадиции! Да, об экстрадиции. Об этом шла речь на Джерси в 1855 году13. Изгнанники могли видеть, как 18 октября к набережной Сент-Элье пришвартовался корабль императорского военного флота «Ариэль», который пришел за ними; Виктория предоставляла изгнанников Наполеону; один трон оказывает другому подобного рода любезности.

Подарок не получился. Английская роялистская пресса аплодировала; но народ Лондона воспринял это плохо. Он начал проявлять недовольство. Так уж устроен этот народ; быть может, его правительство и пудель, но сам он – бульдог. Бульдог – это лев среди собак; величие в порядочности, это английский народ.

Этот добрый и гордый народ показал зубы; Палмерстон и Бонапарт должны были удовольствоваться высылкой. Изгнанники были не слишком взволнованы. Они получили официальное уведомление, сделанное на ломаном французском, с улыбкой. «Пусть! – сказали изгнанники. – Высилька!» Это произношение их удовлетворило.

В то время, если правительства были заодно с гонителями, то между изгнанниками и народами чувствовалось полное согласие. Это согласие, из которого будет проистекать будущее, проявляло себя во всех формах, и вы найдете тому доказательства на каждой странице этой книги. Оно вдруг проявлялось по отношению к какому-то прохожему, одинокому человеку, путешественнику, встреченному на дороге; вероятно, эти факты незаметны и незначительны, но знаменательны. Вот один из них, который, возможно, стоит того, чтобы о нем вспомнить.