Что я видел. Эссе и памфлеты - Гюго Виктор

IX

Летом 1867 года Луи Бонапарт достиг предела возможной для преступления славы. Он был на вершине своей горы, поскольку позор заставляет стремиться вверх. Ему ничто более не препятствовало; он был бесчестным и обладал верховной властью; не существует более полной победы, так как, казалось, что он победил саму совесть. Величества и высочества, все было у его ног или в его руках; Виндзор, Кремль, Шенбрунн и Потсдам назначали друг другу встречи в Тюильри; у него было все: г-н Руэр, олицетворял политическую славу, г-н Базен – военную, г-н Низар – литературную14; такие великие люди, как г-да Вьейяр и Мериме, верили в него; Второе декабря длилось для него пятнадцать лет, Тацит сказал бы grande mortalis aevi spatium;[61] Империя с триумфом выставляла себя напоказ. Над Гомером насмехались в театрах15, а над Шекспиром – в академии. Профессора истории утверждали, что Леонид и Вильгельм Телль никогда не существовали; все находилось в гармонии; ничто не фальшивило, и плоскость идей была в согласии с покорностью людей; низость теорий была равна высокомерию личностей; унижение было законом; существовало что-то вроде Англо-Франции, наполовину принадлежащей Виктории, наполовину – Бонапарту, состоящей из свободы по Палмерстону и империи – по Троплону; что-то большее, чем альянс, почти поцелуй. Верховный судья Англии выносил фиктивные постановления; британское правительство объявляло себя слугой императорского правительства и, как мы только что видели, доказывало ему свою зависимость изгнаниями, процессами, угрозами билля об иностранцах16 и мелкими преследованиями на английский манер. Эта Англо-Франция объявляла вне закона Францию и унижала Англию, но она царствовала; Франция была рабой, Англия – служанкой; таковы были обстоятельства. Что касается будущего, оно было скрыто под маской. Но настоящее было позором с открытым лицом и, по всеобщему признанию, это было прекрасно. В Париже блистала и ослепляла Европу Всемирная выставка; там были чудеса; среди прочего, на пьедестале, пушка Круппа, а французский император поздравлял прусского короля17.

Это был великий момент благоденствия.

Никогда еще изгнанники не были на таком плохом счету. В некоторых английских газетах их называли «мятежниками».

Этим самым летом, в один из июльских дней, некий пассажир совершал переезд с Гернси в Саутгемптон. Этот пассажир был одним из тех «мятежников», о которых мы только что говорили. Он был депутатом в 1851 году и был изгнан 2 декабря. Этот пассажир, чье имя бесполезно здесь называть, поскольку здесь он служит не более чем поводом, чтобы рассказать об одном случае, сел этим самым утром в Сен-Пьер-Пор на почтовый пароход «Нормандия». Путь с Гернси в Саутгемптон занимает семь-восемь часов.

Это было время, когда египетский хедив, нанеся визит Наполеону, прибыл приветствовать Викторию, и в этот самый день английская королева устраивала для вице-короля Египта смотр английского флота на Ширнесском рейде, по соседству с Саутгемптоном.

Пассажир, о котором мы только что говорили, был седым молчаливым человеком, внимательно относящимся к морю. Он стоял рядом с рулевым.

«Нормандия» покинула Гернси в десять часов утра; сейчас было около трех часов дня; приближались к Иглам – это скалы, которые отмечают южную оконечность острова Уайт; вдали виднелись это высокое дикое архитектурное сооружение, созданное морем, и эти огромные меловые зубцы, которые выступают из океана подобно колокольням громадного затонувшего собора; судно вот-вот должно было войти в устье реки Саутгемптон; рулевой начал поворачивать влево.

Пассажир смотрел на приближающиеся скалы, когда вдруг он услышал, как его назвали по имени; он оглянулся; перед ним был капитан корабля.

Этот капитан был почти того же возраста, что и он; его звали Харви; он был широкоплечим, с густыми седыми бакенбардами, гордым загорелым лицом и веселым взглядом.

– Правда ли, месье, – сказал он, – что вы хотели бы посмотреть на английский флот?

Пассажир не выражал такого желания, но он слышал, как женщины вокруг живо его высказывали.

Он ограничился ответом:

– Но, капитан, это же не ваш курс.

Капитан ответил:

– Если вы пожелаете, это будет моим курсом.

Пассажир выказал удивление:

– Изменить курс?

– Да.

– Чтобы доставить мне удовольствие?

– Да.

– Французский корабль не сделал бы этого для меня.

– Английский корабль, – сказал капитан, – сделает для вас то, что не сделал бы французский.

И он продолжил:

– Только чтобы снять с меня ответственность перед начальством, напишите ваше пожелание в журнале.

И он дал судовой журнал пассажиру, который под диктовку капитана написал: «Я желаю увидеть английский флот». И поставил подпись.

Мгновение спустя пароход поворачивал направо, оставив по левому борту Иглы и реку Саутгемптон, и входил на Ширнесский рейд.

Зрелище действительно было прекрасным. Дым и гром всех батарей смешивались воедино; массивные броненосцы выстроились один за другим в густом красноватом тумане, нагромождение мачт то появлялось, то исчезало. «Нормандия» проходила среди этих высоких теней, приветствуемая криками «ура!»; это движение сквозь строй английского флота длилось более двух часов.

К семи часам, когда «Нормандия» прибыла в Саутгемптон, она была украшена флагами.

Один из друзей капитана Харви, г-н Рэскол, директор «Courrier de l’Europe», ждал его в порту; увидев флаги, он удивился:

– В честь кого вы подняли флаги, капитан? В честь хедифа?

Капитан ответил:

– В честь изгнанника.

В честь изгнанника. Читайте: «В честь Франции».

Мы бы не стали рассказывать об этом факте, если бы он не напоминал необычайное величие, выказанное капитаном Харви в последние минуты своей жизни.

Вот эти минуты.

Три года спустя после этого ширнесского парада, вскоре после того, как он вручил своему июльскому пассажиру 1867 года приветственный адрес от моряков Ла-Манша, ночью 17 марта 1870 года капитан Харви совершал свой обычный рейс из Саутгемптона на Гернси. На море опустился густой туман. Капитан Харви стоял на мостике и маневрировал с особенной, из-за темноты и тумана, осторожностью. Пассажиры спали.

«Нормандия» была очень большим судном, быть может, самым прекрасным из почтовых пароходов Ла-Манша, шестьсот тонн водоизмещения, двести пятьдесят английских футов в длину, двадцать пять – в ширину; она была «молодой», как говорят моряки, ей не было и семи лет. Она была построена в 1863 году.

Туман сгущался, миновали устье реки Саутгемптон и были уже в открытом море, милях в пятнадцати от Игл. Пакетбот двигался медленно. Было четыре часа утра.

Темнота была абсолютной, плотная завеса окутывала пароход; едва можно было различить верхушки мачт.

Нет ничего более ужасного, чем эти слепые корабли, идущие в ночи.

Вдруг в тумане внезапно возникло черное пятно, огромный призрак, летящий в пене волн и прорезающий тьму. Это была «Мэри», большой пароход с винтом, шедший из Одессы в Гримсби с грузом из пятисот тонн зерна; огромная скорость, громадный вес. «Мэри» шла прямо на «Нормандию».

Не было никакого средства избежать столкновения, настолько быстро эти призраки кораблей появляются из тумана. Это встречи без сближения. Ты мертв прежде, чем их увидишь.

«Мэри», шедшая на всех парах, налетела на «Нормандию» и пробила ей борт.

От удара она сама получила повреждения и остановилась.

На «Нормандии» были двадцать восемь человек экипажа, женщина из обслуживания и тридцать один пассажир, двенадцать из которых – женщины.

Удар был ужасным. В одно мгновение все оказались на палубе: мужчины, женщины, дети, полуодетые, они бегали, кричали, плакали. Вода быстро прибывала. Залитый волной котел машины хрипел.

На судне не было водонепроницаемых переборок; спасательных кругов не хватало.