Рерих - Павел Федорович Беликов

Вскоре выяснилось, что издатель застраховал эти копии как подлинники, и художнику выплатили за них страховую премию. А картины между тем стояли невредимыми в студии их творца.

Через некоторое время художник объявил о том, что он воссоздал всю серию заново. Была устроена выставка. И… «опять картины стояли на прежних местах. Было то же самое освещение, на полу лежали те же самые ковры. И казалось, что воздух мастерской был тот же. За исключением трех-четырех случайных, все сошлись. Так же ходили по кругу. Так же шептались. Но глядели смущенно. Они не поверили. Долго молчали потом. Искали часы. Вспоминали о назначенных часах. Куда-то спешили и ласково-ласково жали руку. Они не поверили. Смотрели слепые. Слушали глухие. Неужели мы видим только то, что хотим увидеть?» Картины не понравились. Художник был потрясен предвзятостью человеческого восприятия. Он бежал от людей, и только самоуглубленная творческая работа вдали от всех принесла ему душевное равновесие.

Герой повести, в котором без труда узнаются многие черты и переживания самого Рериха, пишет в письме к другу: «Спокойно я не назову людей, злобно раздувших огонь. Люди уже прошли. Но обстоятельства остались. Их припомнить можно. Обернуться глазом добрым. Без имен. Без времени… Я чувствую силу начать новую страницу жизни».

Повесть «Пламя» интересна не только сходством некоторых фактов из жизни героя повести и Рериха (к примеру, гибель клише с его картин во время разгрома в 1914 году издательства Кнебеля в Москве), но и рассуждениями, оценками событий, планами героя на будущее, внутренне близкими и Рериху. «…Где отличить то, что должно погибнуть, и то, что должно породить следствие?» На этот вопрос следует ответ: «Нужно уничтожить все, что угрожает и вредит мирному строительству, знанию и искусству… Всякая невежественность погибнуть должна. Кончится черный век наш». В черновиках ответ был еще определеннее: «Культ самовластья, тирании, культ мертвого капитала может смениться лишь светлым культом знания…»

Правильно оценивая саму суть грандиозных перемен, Рерих с трудом ориентировался в событиях текущего дня. В дневниковой записи, датированной 26 октября 1917 года, мы читаем: «Верим в единство, зовущее человечество. Знаем властные зовы и провозвестия, не знаем происходящего».

Как историк, Рерих, основываясь на уроках прошлого, пытался строить свои прогнозы: «Ступени единства не однажды выявлялись в жизни. Возникали ожесточением… Может быть, и теперь это только предчувствия? Еще сильна основа лжи и враждебности. Еще живо все, что единству противоположено…»

Николай Константинович думал о небывалом международном сотрудничестве: «Создается еще одна ступень к мировому единству. Недавно казалось, что все слова об единстве — мечта несбыточная. Но вновь прозвучали слова о том же. Слова еще грубые. Непохожие на высокие пророчества древности. Государственность дрогнула и обратилась к народному строению. А народность — первая ступень к единству».

Рерих верил, что революционные события в России расчищают место для братства стран и народов. «Об этой гармонии жизни уже работают реально и в братстве возводят ступени храма», — писал он. Однако мечты художника о возможности подняться к счастью по ступеням всемирного храма культуры, минуя вздыбленное море классовой борьбы, были, конечно, утопичны.

Правильному восприятию действительности часто мешали свойственные Далеко не одному Рериху представления об аполитичности науки и искусства. Художнику казалось, что всеобщее обращение к знанию и красоте устранит всю вражду мира. Между тем ему самому часто не хватало сведений о том, что происходило в нескольких десятках километров от его уединенного дома. По письмам и дневникам художника можно догадаться, что из Петрограда до него доходили лишь сообщения о тяжелых бытовых условиях, разрухе. Не имея объективных представлений о происходящем, Рерих болезненно переживал слухи и тенденциозные сообщения зарубежной печати о якобы необузданном терроре в России, о разрушениях, гибели музейных ценностей, библиотек, памятников старины, предметов искусства.

Биографы Рериха обычно обходили молчанием поэзию художника. Между тем о своих стихотворных сюитах он писал: «Настроения, рожденные жизнью, дали притчи «Священные знаки», «Друзьям», «Мальчику».

Циклы стихотворений Рериха создавались в течение 1907–1921 годов. Отдельные стихи публиковались в некоторых дореволюционных изданиях. В 1921 году в Берлине вышла книга поэтических произведений Рериха «Цветы Мории». Большинство из них написано в 1916–1919 годах, то есть как раз в период пребывания художника в Карелии. Эти стихотворения интересны как богатством автобиографического материала, так и своими литературными достоинствами. Если ранние «белые» стихи и сказки Рериха изобилуют славянизмами и этим напоминают стиль А. Ремизова, то в конце десятых годов на литературных произведениях Николая Константиновича уже явно сказывается влияние Рабиндраната Тагора. Так, у Тагора в «Гитанджали»:

— О владыка моей жизни, должен ли я изо дня в день стоять перед лицом твоим?

Сложив руки, о владыка миров, должен ли я стоять перед лицом твоим?

Под твоим великим небом, в молчаливом уединении, со смиренным сердцем, должен ли я стоять перед лицом твоим?

В твоем трудовом мире, погруженным в борьбу и работу, среди суетливой толпы, должен ли я стоять перед лицом твоим?

И когда мой труд в этом мире кончен, о царь царей, должен ли я стоять одиноко перед лицом твоим?

У Рериха в стихотворении «Благословенному», написанном в 1918 году:

Как увидим Твой лик?

Всепрощающий лик,

глубже чувства и ума.

Неощутимый, неслышный,

незримый. Приказываю:

сердце, мудрость и труд.

Кто узнал то, что но знает