Падшие в небеса - Ярослав Питерский

«Может быть, этого человека взяли в НКВД за такой кале графический подчерк? А? Как красиво заполняет протокол? Неужели он так старается, что ему наплевать о содержании этой мерзкой бумажки?» И хотя в протоколе вроде все было написано, верно. Павел выпрямился и посмотрев на лейтенанта, затем на майора, резко сказал:

— Я не буду ничего подписывать!

— Что? — удивленно переспросил Маленький. Он не ожидал. Лейтенант растерянно посмотрел на майора, он искал у него поддержки. Поляков встал и медленно вплотную подошел к Клюфту. Он стоял и тяжело дышал, наблюдая за Павлом. Тот опустил глаза в пол и вытянув по швам руки, склонил голову.

— Это, что получается, почему это вы не будите подписывать? — переспросил Маленький. У него даже обсохли губы от напряжения. Майор же, только ухмыльнулся и тихо сказал:

— Вы Клюфт, я смотрю, уже успели наслушаться советов арестантов. Знайте — у меня все, всё подписывают. И вы подпишите. Не сегодня. Так завтра. И это я вам обещаю. Кстати, а почему вы отказались от подписи?

— Потому, что я не знаю, в чем меня обвиняют! То, что я процитировал библию? Так это полная ерунда! Нельзя за это судить человека! А других обвинений вы мне не представили!

— А вот мразь, завтра, ты получишь все обвинения! Все! И ты мразь, тут на коленях будешь валяться и умолять, что бы тебе дали протокол подписать! Понял! Сволочь троцкистская! Я тебя за версту чуял! За версту от тебя несет антисоветчиком! Мразь журналистская! — Поляков орал так, что вены не его шее вздулись, и стали похожи на шнурки. Темно-синие, они того и гляди, могли лопнуть от напряжения. Поляков выплеснул весь гнев. Всю ненависть к Павлу в этом зверином рыке. Он столько терпел. Столько терпел этого наглого журналиста! Хватит! Хватит! Павел ждал, что сейчас его повалят на пол и начнут пинать. Но это не произошло. Поляков, как не странно, даже не притронулся к нему пальцем. А может, это был стиль допроса майора? Никогда не пачкать руки об арестованного. Нквдэшник, подошел, совсем близко и почти прижав, губы к уху Павла, заорал:

— Ты, гаденыш, я знаю, знаю, ты думаешь, что вот так нас победил? Не стал расписываться и все? Нет! Нет! Гад! Знай — твой приговор в принципе подписан!

Все! И от тебя то требовалась маленькая услуга — подписать протокол. Подписывать протоколы! И все! Ты бы получил пятнадцать, а может быть, десять лет и пошел валить лес на свежем воздухе, но я вижу, ты не хочешь, не хочешь этого? Ты хочешь, что бы тебе пустили пулю тут, в затхлом, вонючем подвале! Так ее тебе пустят! А завтра, морда немецкая, мы тебе устроим очную ставку! С главарем вашим! И ты поймешь, что тоя песенка спета — будешь, ползать на коленях! Я тебе это гарантирую! — майор тяжело дышал. Он стоял на цыпочках — ведь ростом, майор был гораздо ниже Павла, и ему приходилось, дотягиваться до его уха. Клюфт даже слегка оглох от этого рева. Но Павел сжал всю свою волю в кулак и терпел. Он зажмурил глаза, и ждал, когда иссякнут эти страшные слова. Наконец Поляков устал. Он отшатнулся от Павла, так и не притронувшись к нему. Он отошел назад и сел на стул — тяжело дыша. Маленький, с испугом наблюдал за начальником. Поляков вновь закурил. Сделав пару затяжек, он закашлялся — подавившись дымом.

— Лейтенант. На первый раз хватит. Веди этого гада, в камеру. Пусть идет отсюда. А мне с тобой поговорить надо. И очень серьезно! После этих слов старшина — сидевший с невозмутимым видом в углу, безропотно встал, не дожидаясь команды Маленького. Охранник подошел к Павлу и больно стукнул его по шее:

— А ну, руки назад и пошел. На выход! Пошел! Клюфт выдохнул с облегчением. Он ждал, что старшина начнет его дубасить и валять по полу. Но тюремщик, лишь подтолкнул его в спину и вновь заорал:

— Ну, что, шевелись! Павел безропотно выполнял приказы. Когда дверь, за ним захлопнулась и он, оказался в коридоре — Павел улыбнулся. Почему-то, ему стало — легко на душе. Он, испытывал такое ощущение, будто, только, что сдал самый важный экзамен — перед самым строгим преподавателем и теперь со спокойной душой, может идти попить пива. «Значит и тут в тюрьме, можно одерживать победы?! Значит и в этих условиях — человек может оставаться человеком? Превозмогая боль? А они, они эти люди, так же беспомощны и могу бояться! Да, бояться — беззащитного арестанта! Его воли! Не верь! Не бойся! Не проси! Как, все просто?! Прав был, тот старик! Как, все просто! Я не поверил этому Полякову? И что, он сам растерялся! Я не испугался его угроз и что? Он даже побоялся меня избить! Я не просил пощады и что? Они сами готовы были мне ее предложить! Они, хотели, мне предложит пощады! Как хотели! Но, как предлагать пощады — если побежденный, ее не желает? Странно?! Нет! Это просто! Не верь, не бойся, не проси!» — Клюфт, мысленно рассуждая, шел по коридору. Павел четко выбивал каблуками по каменному полу. Ему казалось — эхо отдается этими тюремными постулатами! Эхом! Раз — не верь! Два — не бойся! Три — не проси! Он уже и не замечал, что охранник кое-как успевает за ним. Он буквально бежит по пятам — боясь крикнуть, что бы Павел, шел медленнее. И Павел не останавливается. Он не боится поднимать голову. Вот окно. И небо! Голубое небо в нем! И солнце! Вот оно — слепит, через мутное, давно не мытое, зарешеченное стекло! Солнце светит в угрюмое помещение тюремного коридора. Павел, ловит его лучи. Он даже чувствует его жар на своей одежде! Правда, это мимолетное тепло. Но все-таки тепло! Оно залетает и сюда, за эти мрачные стены! И здесь есть жизнь! Пусть и мучительная, но есть! «Стоп! Стоп! Но как же утверждение этого богослова! Он! Он опять приходил и сказал — он сказал, что — не верь, не бойся, не проси — так совращать может дьявол! Сатана?! Сатана, выходит так совращает, что бы спасти? А значит, и сатана может быть хорошим в какой-то момент? Нет! Сатаны нет! Нет никого сатаны! Это миф! Обман! Зачем сатане — воплощению зла, спасать человека? Зачем?»

— Стоять руки лицом к стене! — завопил конвоир. Павел, словно очнувшись, увидел, что они пришли. Железная дверь с номером сто тридцать. Камера, в которой он провел всего лишь ночь — вдруг показалась ему родным домом. Павел грустно улыбнулся.

Одиннадцатая глава

— Ты Андрон Кузьмич, я смотрю, боишься этого типа? Почему, так нерешительно? Почему? Начало все скомкал! И в середине дал себя уводить от главной темы? А? Андрон Кузьмич, а я ведь за тебя ручался! И ручаюсь! Я ведь отстоял у начальства, что бы ты попробовал это дело вести самостоятельно! — Поляков лениво ходил от стены к стене. Майор, попыхивал папиросой и рассматривая носки своих сапог, мерил камерное помещение — мелкими, но уверенными шагами. Он, рассуждал вслух. Он, даже не смотрел на вытянувшегося в струнку лейтенанта Маленького. Майор, разглагольствовал и сам, себе нравился. Казалось, он упивался своими словами — их значимостью. Ах, какой он мудрый и опытный! Ах, какой он строгий, но справедливый! Поляков походил в этот момент на барина — отчитывающего своего провинившегося кучера. Лейтенант Андрон Кузьмич Маленький, боялся дышать. Он прикусил губу. Пот заливал глаза, но Андрон, не смел — смахнуть рукой соленые капли. Такое напряжение и волнение — он, испытывал, пожалуй, впервые. Сейчас, по сути — решалась его дальнейшая судьба и служебная карьера. Он — молодой и неопытный следователь НКВД, не оправдал доверия. А как он — Андрон Кузьмич Маленький хотел этого! Как он готовился к этому экзамену! Как?! Сколько стоило ему повести этот первый, в своей трудовой карьере — самостоятельный допрос! Первый! И впервые, лично — избить человека! Нет! Не просто избить! Конечно, Андрон за свою жизнь, не раз бил людям по роже. Не раз дубасил — своих ровесников, дружков, да и незнакомых парней. Бурное детство заставило его это сделать. В десять лет Андрон остался сиротой. Его родителей убили бандиты. Отца, Кузьму Маленького, потомственного рабочего, революционера и коммуниста, с пятнадцатилетним стажем, направили — в деревню, создавать колхозы. Послали его туда, от партийной организации металлического завода города Твери, где он и работал. Мать Андрона — Ольга Сергеевна поехала с мужем. Она была комсомолкой и хотела создать в деревне первичную ячейку — работать с сельской молодежью. Но, в глухой деревушке Ярославской губернии, под названием Листвяная — не верили, ни в торжество коммунизма, ни в братство рабочих и крестьян. Эти люди хотели жить по старому — сеять и пахать поодиночке. Работать не себя. Растить детей. Верить в Бога и ходить в церковь. И главное — не участвовать ни в какой коллективизации. Через три месяца его отца и мать ночью убили. Хату спалили. Пощадили лишь десятилетнего Андрона! Андрон навсегда запомнил ту страшную ночь. Когда, бородатые дядьки с винтовками и обрезами, ворвались в дом, перевернули и все, вверх дном. Мама — так кричала! Но это, не был крик о помощи. Это был крик ненависти! Ольга Сергеевна ругалась, на своих убийц — самыми последними словами. Она плевалась и оскорбляла этих, страшным, мужиков — отборными матами. А они, стояли и оцепенев, слушали, как проклинает их, эта молодая и красивая комсомолка! Они стояли и смотрели, на ее последнюю, в жизни, истерику. Лишь потом, словно устав от воплей и проклятий, один из мужиков, подошел к матери и перерезал ей горло — словно овце на бойне. Мама повалилась на пол. Но, даже истекая и харкая кровью — она продолжала хрипеть проклятия в адрес своих мучителей. Это все видел и отец. Но он, стоял молча на коленях и просил пощады. Он шептал, что-то этим убийцам. Он, молил их взглядом, не стесняясь своего сына! И тогда, Андрон — невзлюбил своего отца. Его — коммуниста, испугавшегося смерти! Его, коммуниста, все время говорившего о силе большевиков и об их мужестве, а на деле оказавшимся самым обычным — трусом и хлюпиком. Он был противен — даже убийцам матери! Один из мужиков плюнул в сторону отца и махнув рукой бросил своим товарищам: