Моё настоящее имя. Истории с биографией - Людмила Евгеньевна Улицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
7
Роженицу привезли по скорой, с улицы. Она была без сознания. Сразу – в операционную.
Через несколько минут голая женщина лежала на столе. Инвалид. Культи выше колен, хорошо сформированы. Воды отошли. Родовая деятельность никакая. Ребенок был еще жив, сердечко тикает. Растерянный анестезиолог обратился к хирургу с одним словом: эпидуральная? Тот кивнул. На лицо женщины положили кислородную маску и начали вводный наркоз. Готовить пациента к интубации…
Девчонки забегали, и кесарево сечение хирург начал через тридцать пять минут. Сделал вертикальный разрез от пупка до лобка. Не горизонтальный. Ассистент переглянулся с хирургической сестрой: так делают только по жизненным показаниям. И все эти показания предвещали скорее смерть, чем жизнь: клинически узкий таз роженицы, прекращение родовой деятельности, вероятная отслойка плаценты и гипоксия плода. Хирург работал со скоростью бегуна на короткие дистанции, и соперником его была смерть. В такое единоборство он попадал не первый раз в жизни, чаще он проигрывал, но иногда удавалось и победить. Через двадцать две минуты это соревнование закончилось – победу ознаменовал детский крик.
Мать все еще была в медикаментозном сне, новорожденного осмотрели все участники этого события: здоровый ребенок, без заметных врожденных дефектов, рост 53 сантиметра, вес два килограмма девятьсот сорок граммов. Дыхательные движения и мышечный тонус удовлетворительные, кожные покровы розовые, на раздражения отвечает гримасой.
Мать проснулась через пять часов. Материлась. Потом назвала свое имя: Тамара Игнатьевна Вахромеева. Возраст тридцать восемь лет. Без определенного места жительства. Потребовала немедленно показать ребенка. Обрадовалась, что мальчик. Сказала – будет Игнат.
Жизнь Тамары Игнатьевны с тех пор пошла в горку: сына она никуда не сдала, хотя предлагали сдать в дом ребенка.
Рабочее место у нее теперь возле станции метро “Коломенская”, неподалеку от того роддома. Сидит она теперь в инвалидной коляске с рулем, на больших колесах. Работники родильного дома сложились, а хирург добавил сколько не хватало. Подарили ей коляску к выписке. На руках у нее сын Игнат. Подают много. Тамара Игнатьевна снимает комнату у одной пьющей старухи. Но сама не пьет. В рот не берет. Нельзя этого кормящей матери. И вообще – матери…
Семь болезней
1
Зуб болел сначала чуть-чуть, потом сильнее, а потом со страшной силой. Но больше боли Саша боялся зубного врача. Хотя Саша боялся всех, кто носил белый халат. И он заупрямился, не хотел идти. Мама дала честное слово, что больно не будет. И повела Сашу к врачу. Врач пристегнул его к креслу так, что пошевелиться было невозможно. Саша доверчиво открыл рот, и улыбающийся всеми белыми зубами молодой доктор залез ему в рот железным крючком, и стало так больно, как никогда в жизни. И даже кричать было невозможно, потому что в рот была вставлена какая-то распорка, которая мешала крикнуть. Можно было только мычать. Саша и замычал. Мычал он маме, что она обманщица… А доктор влез ему в рот какой-то блестящей железякой, уцепился за зуб, ловко повернул железяку, и раздался ужасающий хруст. С этого мгновения Саша раз и навсегда потерял доверие к маме. До конца ее жизни.
2
Болезнь была почти незаметная. Лена слегка покашливала. Да все люди иногда покашливают. Когда поднялась температура, вызвали врача из поликлиники. Он назначил анализы, рентген и велел пойти к еще одному врачу. Сначала врачи рассуждали: тебеце или не тебеце. Потом сказали – тебеце. И закончилась для Лены нормальная жизнь. Сначала забрали из музыкальной школы, потом из обычной и начали поить. Мама – таблетками, бабушка – топленым молоком с пенками, а вторая бабушка прислала из деревни баночку с барсучьим вонючим жиром, чтобы Лену им мазали. Дальше становилось хуже и хуже: отправили в туберкулезный санаторий. Но там стало еще хуже, и из санатория ее отправили не домой, а в больницу. В больнице Лене исполнилось двенадцать лет. Из дома прислали подарки. Самым лучшим был конверт от дяди Кости. В конверте лежала самая большая купюра из всех возможных – Лена таких в руках никогда не держала. Вечером, когда в палате все улеглись, Лена стащила у спящей соседки шерстяную кофточку и сбежала из больницы. Домой ей возвращаться не хотелось. Она решила путешествовать. Пошла на Казанский вокзал и села в поезд. Больше ее дома никто не видел, хотя подали во всесоюзный розыск. Спустя десять лет после побега эту историю она сама мне рассказала. Мы с ней проболтали всю ночь по дороге в Хабаровск. Она была проводницей. А туберкулез у нее сам прошел.
3
Нонна всегда и везде была самой красивой девочкой: в группе детского сада, в школе, в гимнастической секции. Два раза приглашали в кино сниматься. И всегда ей везло благодаря заметной на любом расстоянии красоте. Даже когда сдавала экзамены в институт и очень плохо отвечала по истории, пожилой экзаменатор так ей и сказал: ответ на тройку, но за ваши прекрасные глаза добавлю балл. Прекрасны были и глаза, и нос, и овал лица, и все прочее. Взяли ее на истфак. И вообще всегда везло, не только на экзаменах, в любой игре, даже в лотерею. В университете на ее красоту все смотрели: и сокурсники, и старшекурсники, и преподаватели. Но поклонников не было: красота была отпугивающая. Слишком уж. В середине третьего курса выскочил на щеке прыщ. Большой и толстый. Через три дня еще парочка. А через неделю от Нонниной красоты ничего не осталось – через заслон прыщей лица было не разглядеть. Пошла по врачам. Поставили диагноз “фолликулярный дерматит”. Лечение почти не помогало. Только через три года прыщи перестали проклевываться на бывшем прекрасном лице. Но следы, красные круглые шрамчики остались на всю жизнь. И везти перестало. Везение ушло вместе с красотой. Вот тут-то она и вышла замуж за хорошего человек, которого ее бывшая красота не смущала. Он ее не застал.
4
В сорок пятом году Клавдии было восемнадцать, она закончила курсы Красного Креста и определилась работать в
