Моё настоящее имя. Истории с биографией - Людмила Евгеньевна Улицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
4
Маленькая старушка ходила на ходунках. И год, и два, и три. Ловко ходила. И на высоких каблуках. Цепко ухватившись узловатыми пальцами за поручни, переставляла худые ножки, и задники туфель чуть спадали, и она ловко ими управляла на ходу, не теряла обувки. Но однажды пошла в магазин – никому не доверяла покупок, выбрала два яблока, три картофелины, помяла цепкими пальчиками хлеб, сметану ей хотелось попробовать, но в магазине пробовать не давали, и она долго ее разглядывала и принюхивалась – и упала. Туфельки коричневые с перепонкой на пуговке слетели. Лежит она на кафельном полу дореволюционного магазина, в котором всю жизнь продукты покупала. Сумку к груди прижимает. И все! Больше ничего о ее характере добавлять не надо!
5
Еще что-то было про толстенького подростка. Звали его круглым именем Олежка. Его били в школе, били во дворе, били на улице, били в подъезде. Он научился укрываться от ударов, загораживал голову, заслонял лицо. Однажды в подъезде избили окончательно. Плохо загородился. Жалко его. Троих ребят, которые его били, посадили в детскую колонию. Один так никогда не вышел, попал в настоящий лагерь, его там и убили. Второй сгинул в армии – неизвестно, то ли однополчане застрелили, то ли сам застрелился. А третий просто дорогу перебегал и под машину попал. Всех жалко.
6
Николай Никитич был самым здоровенным из всех охранников. И одним из самых старых. Рабочее место его давно уже было не в тюремных коридорах, а сидел он на входе в Бутырскую тюрьму, за стеклянной изгородкой, и кнопку нажимал, когда надо было впустить посетителя. Пил он чай с сахаром, до десяти стаканов в смену. Был у него электрический чайник, которым никому не давал пользоваться, и жестяная коробка, куда он перекладывал из пачки сахар-рафинад пиленый кубиками. И заварка была своя – простая, но самая лучшая: индийский со слоном. В столе под ключом держал. Налил он в полдень себе стакан крепкого чаю, положил в него пять кусков сахару, быстро алюминиевой ложечкой размешал и глотнул… Чай он любил такой горячий, какой никто пить не мог. А тут подавился, закашлялся – и все!
7
А этот вообще был безымянный. И прожил прекрасную длинную жизнь. И помнил ее от самого начала, когда почувствовал в себе два полюса – верхний и нижний, голова и ноги, а может быть, северный и южный… сначала протянулась от верха до низу тонкая трубочка, и он стал расти, и дорос до размера небольшой ягоды, вроде смородины, а на ней появились ушки и носик – неизвестно зачем. Он слегка задвигался и почувствовал, что определился в мальчики. Прошло еще немного времени, и выросли у него глазки и зачесались зубки. Глазки сначала ничего не видели, зубки тоже не знали, для чего они сделались. А уши вдруг начали слышать всякий шум, по большей части неприятный и тревожный, но был в этом шуме один различимый голос, ласковый и успокаивающий. А потом прибавилось совершенно изумительно чувство – он закачался и поплыл. Это было чудесно! К тому же оказалось, что вода, в которой он барахтался, прекрасна на вкус, и вкус этот менялся – то сладковатый, то солоноватый, и запах к этому вкусу как-то прикреплялся, и становилось все интереснее! И появились мысли, первые и слабенькие. На глазах выросли ресницы, над ними брови, и в один прекрасный миг глаза сами собой открылись и увидели свет. И не только свет он стал видеть – он стал видеть сны… Теплая рука касалась живота, гладила его через многослойное тело, и это было чудо как приятно. Он плавал и плавал, как вдруг какая-то сила его перевернула и толкнула его головой в такой узкий проход, в который ни за что ему было не протиснуться. Но эта же неведомая сила его подталкивала, не давала укрыться ни в одном из мягких углов обжитого дома и начала выдавливать. Это было страшно и больно, но невозможно сопротивляться. Узкий проход как будто немного расширялся, но давил, больше всего на голову, и он исхитрился, перевернулся и пошел вперед ногами, и голове было не так больно. Это было ужасно обидное изгнание – его просто выпихивали из дома, который он полюбил, в котором было так уютно… И он уперся головой в какую-то кость и ни с места, затормозился. Тогда грубая сила ухватила его за ножки и потянула. Было больно, и длилось это долго… и его вытянули в конце концов в ужасное и холодное место, где дул ветер и было так страшно, и так хотелось вернуться обратно. Он почувствовал сильный удар по ягодицам и понял: от него хотят, чтобы он закричал… Не буду! Ни за что! И он сжал рот и не закричал. Они долго лупили его, заставляли закричать. Нет, нет и нет! Ни за что… не хочу. Не буду.
Семь рождений
1
Орал он так, что понимающие акушерки заулыбались: боец родился. Кто так яростно кричит, тот и сосет хорошо. А кто хорошо сосет, тот в жизни успешный… Первое, что выделилось из полной непонятности, был сосок: розово-коричневый и упруго-мягкий. Главное – от соска сильно и притягательно пахло. И младенец ухватился за него твердыми деснами так крепко, что мать вскрикнула. Жизнь, сладко-молочная, брызнула в рот. И он осознал, что он сам и есть рот. Потом он узнал, что он Митя. Митя всю жизнь с первой минуты до последней знал, что жизнь есть то, что можно сосать, кусать, жевать и глотать.
2
Девочка не заплакала, только пискнула. Пропустила первое человеческое высказывание, которое обычно делается громко, полными воздуха легкими, и расширяет окружающий мир криком. Она как будто знала, что ее мать уже подписала бумагу – отказ от нее. Ведь родившаяся девочка была случайностью и детской глупостью: ее мать, сама пятнадцатилетняя девочка, только немного пообнималась с одноклассником, он горячими ладонями ее обтрогал по всем неприличным местам и как будто и не совершил ничего такого, от чего дети родятся. Не пробил природной обороны. Только потолкался на входе и пометил свое приближение мутным плевком вязкой жидкости. Но девочка-то завязалась,
