Руина, Мазепа, Мазепинцы - Николай Костомаров

оправдание своего гетмана и левобережных старшин.

И на этой раде* как на той, что происходила у Бруховецкого, положили отрезаться от’ Московского Государства и от Польши и

поддаться Турции, в надежде вассальной самобытности под ее

властью. Хмельницкий при этом говорил, что откопает отцовские

скарбы и употребит их на плату татарам, лишь бы избавить

Украину от московского царя и от польского, короля.

Епископ Мефодий был в Москве, куда звали его участвовать, вместе с другими духовными сановниками, в суде над патриархом

Никоном, и недавно воротился очень недовольным из царской

столицы. Мало давали ему соболей, мало <корму> присылали; не

оказывали ему такой почести, как прежде: это делалось оттого, что в Москве считали его человеком совсем уже окрепшим в

подданстве, а не таким, которого нужно ласкать и баловать, чтоб к

себе прикрепить. Вернувшись в Украину, он остановился жить в

своем Нежине, - жил открыто, делал пиры, приглашал на них

и малороссиян, и великороссиян, и, не стесняясь, так резко

порицал великороссийских бояр и архиереев, что однажды

нежинский воевода, Ржевский, ушел от обеда, не пожелавши слушать

неприятных для него отзывов об его земляках. <Все у них дурно, - говорил епископ, - и вельможные паны их, и архиереи, и

всяких чинов люди - такие грубые, противные: никогда больше

не поеду в эту столицу!>

Бруховецкий давно уже находился в неприязни с

епископом, - теперь, задумавши отступить от Москвы, он расчел

полезным примириться и снова подружиться с Мефодием, тем более>

как услышал, что епископ не с прежним дружелюбием относится

к Москве. Посредником в деле такого примирения избрал гетман

118

печерского архимандрита Иннокентия Гизеля, хотя и с последним

давно уже был не совсем в ладах. Он послал приглашать к себе

в Гадяч архимандрита. <Я хоть и не хотел, а боячись Козаков, рад не рад, должен был ехать - и’ поехал>, говорил впоследствии

Иннокентий.

- За что, - спрашивал его Бруховецкий, - печерская

братья меня не любит и Бога за меня не молит?

- Мы, - отвечал Гизель, - зла на тебя не имеем, а только

неласку твою видим: козаки маетности монастырские опустошают, подданных наших бьют, коней и волов, и всякий скот, и хлеб

крадут, иноков благочестивых бесчестят. Мы к тебе о том писали, а ты писанье наше слезное презрел.

- Это, - сказал гетман, - все оттого, что полковники вас

обижали и на вас поговаривали, а я им верил; теперь же верить

больше не стану. А ты, отец архимандрит, помири меня с

епископом Мефодием; пусть бы он оставил против меня всякую злобу.

Мы бы стали промеж собою любовно жить, в совете, и тогда во

всем крае малороссийском люди пребывали бы в покое.

Иннокентий Гизель из Гадяча отправился в Нежин, к

гостеприимному епископу, передал ему о своем свидании с Бруховецким

и, с своей стороны, убеждал Мефодия примириться с гетманом.

Раздраженный против Москвы, Мефодий был как нельзя более

рад, услышавши такое предложение. Он отправился в Гадяч.

Примирение с гетманом состоялось наилучшим образом. В

утверждение взаимной дружбы гетмана с епископом, сын Мефодия

женился на племяннице Бруховецкого. Бруховецкий сообщил

епископу свои опасения на счет похода в Украину Нащокина с

царскою ратью. Мефодий дал новому свату такой совет: <надобно

тебе, гетман, выходить на границу и не впускать в Украину

московских бояр с войском, а не то - Москва тебя схватит и отдаст

в подарок ляхам, как Барабаша когда-то отдали Выговскому>.

Полковники, бывшие на раде у Бруховецкого в день нового

года, по возвращении в свои полки, принялись возбуждать своих

подчиненных против московской власти и приготовлять их к

изгнанию воевод и ратных царских людей. Сперва они таились от

великороссиян, так как и на раде условлено было хранить замысел

в тайне от великороссиян до поры до времени. Один только при-

луцкий полковник, Лазарь Горленко, не исполнил взаимного

уговора и сообщил нежинскому воеводе, Ржевскому, о том, что

происходило на раде. Прочие разослали универсалы, которыми

дозволялось не платить в царскую казну податей, не исполнять

воеводских приказаний и посполитым, по своему желанию, записываться в козаки: последнее дозволение было чрезвычайно по

вкусу малороссийскому поспольству; с эпохи Богдана

Хмельницкого у каждого посполитого малороссиянина вольный козак был

119

идеалом, и стремление сделаться козаком везде прорывалось при

всяком удобном случае.

Киевский воевода, главный между царскими воеводами, пощаженными в малороссийских городах, начал получать от воевод

тревожные донесения одно за другим. 5-го января написал ему

из Остра воевода Рагозин, что в козелецком повете крестьяне, <лучшие> (т. е. зажиточнейшие) люди, не хотят взносить в казну

следуемого с них хлеба и записываются в козаки. Вслед затем

прислал известие прилуцкий воевода Загряжский, что по

гетманскому указу, объявленному прилуцким полковником, в пригород-

ках: Красном1, Ичне2, Карабутове3, Сребном4, мещане и крестьяне

объявили себя козаками, решительно отреклись от всяких взносов

в царскую казну и хотели побить посланных для сбора

государевых людей. Между тем, у Загряжского было всего 33 солдат и

23 драгуна, при многолюдстве Козаков в Прилуках. Затем

получены в Киеве известия от переяславского воеводы, Алексея Ли-

рикова, и миргородского - Приклонского, сообщавшие, что в

полках Переяславском и” Миргородском повсюду посполитые

заявляют, что не будут взносить никаких поборов и самовольно

поступают в козаки. Запорожцы пришли в пригородки и села

Миргородского полка, в которых были устроены оранды (продажа

вина на откупе), били орандарей (откупщиков), разграбили

погреба, - а миргородский войт и бурмистр говорили ратным

людям: <будьте с нами заодно, не то вашему воеводе и вам жить у

нас только до масляницы>. Миргородский воевода Приклонский

писал, что у него ратных людей всего 35 человек; и уже одна

мещанка предупреждала, что малороссияне хотят их всех побить.

Из Нежина 27-го и 29-го января воевода Ржевский доносил

Шереметеву, что ,нежинский полковник Артем Мартынович объявил

козакам, что, по приказу гетмана, можно всех из поспольства

принимать в козаки, а когда воевода сделал замечание

полковнику, тот сказал: <в Малороссии люди вольные, можно мужикам

записываться в козаки, потому что нынче нам люди надобны>.

Вслед затем вести о таких же отказах взноса в царскую казну

поборов и о самовольном поступлении посполитых в козаки

получил Шереметев от воевод: сосницкого - Лихачева, батуринско-

го - Клокачева и глуховского^ - Кологривова. Новгород-Север-

1 Село Прилуцкого уезда, Полтавской губ., при реке Супое.

2 Местечко Борзненского уезда, Черниговской губернии, при реке

Иченке.

3 Село Константиновского уезда, Черниговской губернии, при реке

Ромне.

4 Сребное - местечко Прилуцкого уезда, Полтавской губернии, при

реке Лисогоре.

120

ский воевода Квашнин, от ЗО-го января, а потом от 4-го февраля*

извещал, что в город вошли по гетманскому приказу, какие-то

козаки, жители тотчас пристали к ним и, вместе с ними, угрожают побить царских ратных людей. 8-го февраля из Глухова

воевода Кологривов извещал Шереметева, что в город Глухов

пришло 1.500 конных и пеших запорожцев, а жители тотчас стали

с ними советоваться, как выгонять воеводу с царскими ратными

людьми; у воеводы ратных было 341 человек - и с ними он

устоять не надеялся. Стародубский воевода Игнат Волконский, от

5-го февраля, сообщил Шереметеву, что стародубский полковник

изменил государю, поставил из Козаков стражу около города, где

сидел воевода, и приказал не пропускать к нему на помощь

ратных людей, хватать и приводить к себе гонцов, едущих к воеводе

или посылаемых от него. Волконский извещал, что с ним всего

250 человек и пороха мало: защищаться трудно.

Малороссияне стали враждовать тогда не только с царскими

ратными людьми, но и со всеми людьми великороссийского

происхождения. Ехали крестьянские великорусские подводы с

запасами в Киев; в Батурине, у городских ворот, напали на них

малороссияне, отняли возы и лошадей, а четырех крестьян убили

до-смерти; прочие убежали, но подвергались в других местах