Николай Вавилов - Владимир Георгиевич Шайкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды Тимофеев-Ресовский в одной из так называемых биошкол в Германии прочитал лекцию, посвященную Н. И. Вавилову, в которой отметил его «поразительную способность, природное умение не потонуть в многообразии объектов изучения, полученных фактов, вскрытых явлений».
— Это его поистине редкий дар, — доверительно говорил молодым немецким слушателям Николай Владимирович. — Я могу об этом судить по тому, что мне пришлось заниматься системной изменчивостью, и я представляю способности, какие надо было проявить молодому Вавилову, чтобы не захлебнуться в фактах, как захлебывается большинство. На многих миллионах экземпляров культурных растений — миллионах! — увидеть закономерность.
Известный немецкий физик Роберт Ромпе вспоминал в беседе с писателем Даниилом Граниным, который собирал материал для книги о Тимофееве-Ресовском, что лекции этого ученого о Н. И. Вавилове и других советских исследователях были тогда в Германии настоящей сенсацией.
Николай Владимирович не раз отмечал также, что Вавилов отличался большой простотой, он не любил генеральничать. Относился к людям без всякого чинопочитания, одинаково разговаривал и с министром, и с академиком, и со студентом. Еще бы: для него самым главным была наука, а в изучении ее тайн все были равны.
И вот вскоре после завершения конгресса, после споров, дискуссий и задушевных бесед Тимофеев спросил у Николая Ивановича, куда дальше он намечает свой путь.
— На Восток! — коротко ответил Вавилов и рассказал, как несколько лет назад ему довелось быть в Нью-Йорке на выставке под названием «Как создавалась Америка». Испания открыла Америку, Англия дала ей свой язык и культуру, Германия построила университеты… А Россия? Она дала Америке семена важнейших сельскохозяйственных культур. Оказалось, земледелие Канады и северной части США основано на российских сортах. Российские пшеницы, рожь, ячмени, овсы…
Проезжая по полям Саскачевана, Альберты, Северной Дакоты, Канзаса, Вавилов узнавал «родные» российские сорта. Более того, в садах Канады растут российские сорта яблони, груши, черешни… И составляют основу сортимента!
Вообще, считал ученый, сортовые ресурсы Востока надо гораздо полнее и лучше изучать и гораздо шире использовать. Роль их велика и несомненно будет возрастать, поэтому туда и предстоят новые экспедиции.
СРЕДИ ГОЛУБЫХ ПОЛЕЙ
Особо манила Центральная Азия. За Памиром, меж стеной Гималаев и пустыней Такла-Макан, почти безжизненной, по свидетельству путешественников, находятся древние земледельческие оазисы Синьцзяна — Западного Китая: есть посевы и насаждения в Кашгаре, Яркенде, Хотане, Турфане… Австрийский ботаник-географ Сольмс-Лаубах даже считал, что родина пшеницы — Центральная Азия. Может быть, там действительно таятся немалые загадки?
В мае 1929 года Вавилов послал письмо генеральному консулу СССР в Кашгаре Б. П. Постникову с просьбой содействовать его поездке. Желание ученого попасть в Кашгар было столь велико, что он выразил согласие путешествовать даже в качестве сотрудника диппочты, референта или курьера, имея при себе только «фотоаппарат, анероид да некоторое ботаническое снаряжение».
Однако дело затягивалось. По-видимому, в Москве были высказаны сомнения в целесообразности и своевременности такой поездки, поэтому Вавилов в июне пишет докладную Н. П. Горбунову, разъясняя суть замысла: «Интерес Западного Китая заключается также и в его непосредственной близости к важнейшему с-х. району, каким является Семиречье, в связи с проведением Туркестано-Сибирской ж. д. Проблемы широкой рисовой культуры, хлопководства связаны непосредственно с Китайским Туркестаном, откуда берут начало верховья рек, орошающих Семиречье… Оттуда я имел в виду проехать в Восточную Сибирь и на Дальний Восток для ознакомления с перспективами сельского хозяйства Дальнего Востока и прилегающей к нему Северной Маньчжурии. Огромные перспективы культуры риса и сои заставляют нас быть хорошо осведомленными в задачах ближайшего будущего…
Я не могу согласиться с Вашим предложением задержать поездку на год, ибо прежде всего своей основной работой считаю исследовательскую и полагаю, что в интересах учреждения, чтобы его руководитель был на достаточной высоте. Это определяет общий уровень работы учреждения».
И вот в июле 1929 года из киргизского города Оша вдоль Алайской долины к пограничному пункту Иркештаму двинулся небольшой караван экспедиции. Обследовав Кашгарию, Николай Иванович пришел к выводу, что «здесь нет ни дикого ячменя, ни дикой пшеницы», что вся флора здесь тесно связана со среднеазиатской — те же пшеницы, те же ячмени, но будто подвергшиеся некоему «экстрагированию». Например лен — с мелкими и уже белыми цветками, цветки — с узкими лепестками, семена у него тоже необычные — белые, он стал тут настоящим альбиносом. В Центральной Азии явно преобладали генетически рецессивные формы растений — явление, характерное для периферии основных ареалов формирования культурных растений. Рецессивные формы кунжута тоже были с белыми семенами, моркови — с желтыми и белыми корнеплодами, семена ячменя и риса — со светлыми чешуями и т. д.
Центральная Азия, в том числе и Кашгария, оказалась типичным географическим изолятором: Памир, Тянь-Шань, Гималаи, пустыня Такла-Макан преграждали путь дикой и культурной флоре в этот регион. И лишь отдельные ее представители достигли оазисов, превратившись в немногие родственные варианты среднеазиатских культур. Пример тому — белоцветковые и белосемянные льны. Поэтому считать Центральную Азию, как убедился Вавилов, родиной пшеницы или других хлебов, как утверждал Сольмс-Лаубах, нет никаких оснований. Тут все было «бесспорно вторичное, позаимствованное, обедненное, экстрагированное».
Не получив разрешения посетить Северный, Центральный и Южный Китай, Николай Иванович решил взглянуть на тысячелетнюю земледельческую культуру этой страны как бы со стороны — с востока. Он считал, что «Япония до некоторой степени, может быть, является ключом к пониманию Китая».
Годом раньше в Стране восходящего солнца и на некоторых ее островах побывала сотрудница Института прикладной ботаники и новых культур Евгения Николаевна Синская. Ботаник, агроном и географ, она хорошо изучила флору Японии и собрала хотя и небольшую, но представленную всеми важнейшими сельскохозяйственными культурами коллекцию. Это и подтолкнуло ученого срочно, в ноябре того же, 1929 года, отправиться на Японские острова, чтобы посмотреть и привезти в институт все новинки японской селекции, ознакомиться с достижениями японского интенсивного земледелия, с новейшими разработками японских ученых, особенно генетиков, физиологов, экологов.
Страна восходящего солнца открылась перед Вавиловым совсем неожиданными своими гранями — своеобразностью цивилизации и очень высоким ее уровнем, «совершенно исключительной поглотительной способностью в отношении всего западноевропейского».
В первые же дни, знакомясь с книжными лавками в Токио, Николай Иванович дивился изобилию переводов европейских книг на японский язык: Достоевский, Толстой, Тургенев, Чехов, Горький. «Классические руководства по химии, физике, ботанике, генетике переведены на японский язык… — так писал он потом в своих путевых заметках. — Научным командировкам за границу для исследования мирового опыта Япония придает исключительное значение.
