Николай Вавилов - Владимир Георгиевич Шайкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако, несмотря на столь очевидные экспериментальные преимущества, эти мушки в качестве объекта генетических исследований в СССР еще долго не могли приобрести должного авторитета. Тимофеев-Ресовский забрал своих дрозофил в Германию и продолжал там опыты целенаправленно и много лет. Николай Иванович Вавилов, приезжая в Берлин, старался обязательно побывать у Зубра, ознакомиться с новыми результатами. Они ошеломляли, открывая простор для серьезных научных поисков.
Молодой немецкий физик Макс Дельбрюк, слушая лекцию Нильса Бора на международном конгрессе по световой терапии, о связях жизни как биологического явления с теми факторами, которые выявлены квантовой механикой, «заболел проблемами жизни» и стал искать контакты с биологами. Приглашал — и все чаще и чаще — Тимофеева-Ресовского, который часами обучал всех генетике, раскрывая ее тайны на ходу, то есть бегая по комнате из угла в угол и жестикулируя.
Работа Тимофеева и его коллеги физика-экспериментатора Циммера очень заинтересовала М. Дельбрюка. В генетике для физиков открывалось столько созвучного квантовой механике, что дух захватывало: квантовая механика ввела в научный обиход понятия дискретности и скачкообразности, заставила серьезно относиться к случайности. Но, оказывается, и биологи обнаружили и тщательно изучают дискретную неделимую (биологически) частицу — ген, который «случайно» переходит из одного состояния в другое. Этот переход, превращение называют мутацией. А что такое ген? Для биологов это то же, что для физиков электрон — элементарная частица наследственности. И когда Тимофеева-Ресовского однажды особенно настойчиво принялись расспрашивать о генах, он задал встречный вопрос: а из чего состоит электрон? Все рассмеялись.
— Вот видите! — сказал Николай Владимирович. — Вопрос этот выходит за рамки генетики, и ответ на него должны искать вы, физики. А вообще, мой учитель Николай Константинович Кольцов считает, что ген — это полимерная молекула, скорее всего, молекула белка.
— Ну и что это объясняет? — Дельбрюк встал от волнения. — Если мы назовем ген белком, мы что, поймем, как гены удваиваются? Ведь главная-то загадка в этом!
Великая тайна, скрывавшаяся за коротким словом «ген», пленила его окончательно: как все-таки происходит удвоение или, иначе, репликация генов при делении клеток?
Вскоре немецкий ученый узнал о существовании так называемых бактериальных вирусов или, как их чаще называют, бактериофагов и начал на них изучать процесс удвоения генов. Он увидел сравнительно простое явление, «гораздо более простое, чем деление целой клетки. Здесь нетрудно будет разобраться. В самом деле, надо посмотреть, как внешние условия будут влиять на воспроизводство вирусных частиц. Надо провести эксперименты при разных температурах, в разных средах, с разными вирусами».
Так физик-теоретик превратился в биолога-экспериментатора. Однако мышление его, естественно, не могло существенно перемениться — оно опиралось на ту же систему знаний, что и прежде, но добавилось и нечто совершенно небывалое: перед физиком встала биологическая цель исследований. И во всем мире не было другого человека, который так увлеченно занимался бы изучением вирусов с единственной целью — раскрыть физическое строение гена. Вавилова очень интересовала и эта работа.
Когда Рокфеллеровский фонд начал субсидировать работы по применению физических и химических идей и методов в биологии, распорядитель фонда Уоррен Вивер предложил Дельбрюку переехать в США, чтобы целиком посвятить себя изучению репликации бактериофагов. В Америке ученый собрал вокруг себя группу исследователей-энтузиастов, возникла «фаговая группа», выполнившая серию исследований по изучению мутационного процесса у бактерий и бактериофагов, за которые Дельбрюка удостоили Нобелевской премии. Однако поставленной цели он так и не достиг.
Другой физик, Эрвин Шредингер, имя которого по праву может стоять рядом с именами Нильса Бора и Альберта Эйнштейна, собрал воедино все накопленные до него материалы по квантовой механике, обобщил их и тем самым совершил интеллектуальный скачок невиданной смелости. Уже в сороковые годы XX века вышла в свет его небольшая книжечка «Что такое жизнь с точки зрения физики?», где дано ясное и сжатое изложение основ генетики. Его книга послужила громким призывом к мозговому штурму: «Вот они, сияющие вершины! Вперед!»
Среди тех, кто услышал этот призыв, были совсем еще юный воспитанник «фаговой группы» Джим Уотсон и сотрудник Кавендишской лаборатории в Кембридже Френсис Крик. Они встретились в Европе, куда приехал на стажировку Уотсон. Разгадать структуру ДНК — дезоксирибонуклеиновой кислоты — в Кавендишской лаборатории, возглавляемой Лоуренсом Бреггом, пытались еще в 30-е годы. Основные усилия были сосредоточены на определении пространственного строения белков. Исследовать молекулу ДНК с помощью рентгеноструктурного анализа оказалось еще сложнее, чем молекулу белка. Однако кое-какие очень важные параметры сложной архитектоники молекулы ДНК все же удалось установить. Эти параметры, выявленные английскими исследователями М. Уилкинсом и Р. Франклин, а также подробные данные о химическом строении ДНК и были положены Уотсоном и Криком в основу их оригинальной разработки. Они знали, как устроены отдельные элементы создаваемой конструкции — мономерные звенья ДНК: адениновое, гуаниновое, тиаминовое и цитозиновое. Из этих элементов, как из кубиков детского конструктора, надо было собрать структуру, соответствующую рентгеновским данным. И результатом этой «игры» стало одно из величайших научных открытий в истории человечества. В апрельском номере журнала «Nature» за 1953 год появилась маленькая, в одну страничку, статья, подписанная двумя учеными, в которой излагалось их мнение о структуре молекулы ДНК. Оно получило мировое признание.
…А во второй половине 20-х годов и, в частности, в дни V Международного генетического конгресса Н. И. Вавилов и Н. В. Тимофеев-Ресовский только мечтали о том времени, когда удастся расшифровать структуру гена и сам механизм передачи наследственности, ее конкретные материальные основы. Верилось, что это событие уже недалеко, что оно вот-вот наступит.
Николай Владимирович не только высоко ценил и уважал своего тезку как ученого и бескорыстного самоотверженного человека, но прямо-таки тянулся к нему, как к старшему брату, с нескрываемой нежностью. Сближало их очень многое: основные жизненные интересы оказались в одной области биологии — генетике, московское детство и юность, московские традиции и воспоминания, обучение в Москве, некоторые общие знакомые. Одинаковой оказалась у них и бескорыстная любовь к искусству.
Николай Иванович побывал, наверное, во всех крупных музеях Европы, в некоторых — по нескольку раз, любил классику и знал новейшие направления в искусстве, умел объективно оценить их и, что особенно было по душе Тимофееву-Ресовскому, имел вполне определенные личные пристрастия и проявлял активное отношение ко многим
