Северные архивы. Роман. С фр. - Маргерит Юрсенар

мым что ни на есть надлежащим образом». Ми­

шель Шарль, разливающий гостям ликеры и

коньяки, не знает, что фигурирует в секретных

докладах полицейского государственного строя,

находясь скорее на дурном счету и пользуясь ува­

жением только из-за своего богатства. Если бы он

211

14*

узнал об этом, то, будучи натурой тонкой, сказал

бы, что все режимы таковы. На миниатюре, пар­

ной к той, где Ноэми изображена Доньей Соль,

вид у него натянутый, взгляд устремлен сквозь со­

беседника. Он не производит впечатления челове­

ка экспансивного, открытого и уж тем более

доброжелательного. Тайный докладчик принял за

истинную суть его темперамента внешнюю тепло­

ту фламандского гостеприимства. Несмотря на за­

мечания типа «Отличное здоровье. Никаких

болезней», Мишель Шарль с самой женитьбы

страдает язвой желудка. Одно из первых воспо­

минаний его сына — это не приемы по вторникам,

на них маленький мальчик не присутствовал, и там

хозяин дома, конечно, делал вид, что ест, а долгие

и обильные семейные застолья, когда отец поме­

шивал для вида овсяную кашу, залитую густым

слоем сметаны, — единственную пищу, которую

порой в течение нескольких месяцев подряд ему

разрешали врачи. В конце концов он вылечился.

Специалист, наверное, не решился бы установить

прямую зависимость между этими медленно руб­

цующимися ранами и раком желудка, от которого

Мишель Шарль умер в возрасте шестидесяти че­

тырех лет.

* * *

В эпоху, когда процветали напыщенные порт­

ретисты, фотография считалась недостойной на­

зываться искусством. Тем не менее такое право

она имеет. Буржуа, запечатлевавшие себя на пла-

212

стинках, обработанных нитратом серебра, во вре­

мя бесконечных сеансов позирования выглядят,

сами того не подозревая, словно суровые перво­

бытные истуканы или мощно-выразительные пер­

сонажи Гольбейна. К благородству, являющемуся

чертой всякого только что родившегося большого

искусства, примешивается что-то беспокоящее,

магическое. Впервые с тех пор, как мир стал ми­

ром, свет, направляемый человеческой изобрета­

тельностью, стал улавливать призраки живых

существ. Эти люди, ныне действительно ставшие

тенями, стоят перед нами, словно собственные

привидения, одетые в призрачные рединготы и

фантомные кринолины. Кажется, никто еще не

обратил внимания на то, что первые фотографиче­

ские портреты появились одновременно с первы­

ми спиритическими сеансами. В одном случае для

успеха колдовства требовался вертящийся стол, в

другом — чувствительная пластинка, и там, и

здесь необходимо было посредство медиума (ибо

таковым является всякий фотограф). Именно по­

тому, что на фотографию попадает все, без какого

бы то ни было предварительного отбора, с кото­

рого начинает работу скульптор или художник,

истолковать это изображение столь же трудно,

как и разгадать сами лица, встреченные на улице.

Мы чаще всего сталкиваемся с непроницаемыми

закрытыми мирами. Некоторые негативы содер­

жат признания в том — причем мы не знаем, ка­

саются ли они поступков у ж е совершенных или

предполагаемых, — чт о изображенные на них лю­

ди могли бы сделать, кем могли бы стать, кем они

213

были и что сделали. Случается даже, что отдель­

ные черты, словно под действием неведомого ре­

актива, становятся видимыми только сегодня и

только нам. Так, еще во времена блеска Компье-

ня расстроенное лицо Наполеона III предсказы­

вает Седан *, словно император у ж е несет в себе

грядущую катастрофу. Несмотря на дифирамбы

обожателей, у красавицы Кастильоне * в костюме

Червоной королевы — опухшие лодыжки, она ед­

ва стоит в атласных туфлях без задников, словно

ей, кумиру салонов, надоело слоняться по улицам

в поисках клиентов. Недостатки, болезни, пороки,

которые современники не разглядели, потому что

привычка, уважение, предвзятое и пристрастное

отношение ослепляли их, проявляются так, словно

фотографии стали рентгеновскими снимками. За­

подозри это изображенные на фотографиях, они

бы тут же порвали дорогостоящие карточки.

Ноэми у ж е больше не Донья Соль: она выгля­

дит благопристойно и обычно в платье из тафты с

поднимающимся корсажем, и только ее сухо зам­

кнутые, словно замочек на дамской сумочке, губы

свидетельствуют о том, что ей не хватает доброты.

Ухоженные руки принадлежат женщине, никогда

не занимавшейся никакой домашней работой, то

есть, в понимании той эпохи, женщине порядоч­

ной. Мишель Шарль на фотографиях 60-х го­

дов — худой, почти болезненный человек, с

эспаньолкой, одетый в редингот. Высокий, он дер­

жится очень прямо, слегка откинув голову, и, ка­

жется, с трудом владеет собой. Глаза (иные

светлые глаза кажутся чернее черных), глядящие

214

напряженно, сверкают холодным блеском между

полоской бровей и высокими скулами. Возможно,

именно так выглядели ибсеновские Сольнес или

Росмер * накануне кризиса или толстовский Иван

Ильич, у ж е снедаемый болезнью и борющийся

против нее. Мы бы ничего не знали об этом чело­

веке, который страдает и, быть может, размышля­

ет, если бы не крохи рассказов его сына. Мишель

Шарль сам стер из памяти Мишеля Шарля.

Детей тоже водили к модному фотографу. Их

было двое: мы признательны супружеской паре из

Лилля за то, что они ограничились этой цифрой. За­

бота о том, чтобы не слишком дробить наследство,

разумеется, брала верх над беспокойством об из­

лишней перенаселенности земли. Однако что-то

говорит мне, что Мишель Шарль не был чадолюбив.

Он, разумеется, был очень хорошим отцом. Что ка­

сается Ноэми, то ее отношение к малышам — одна

из загадок этой женщины, которая, казалось, была

неспособна иметь какие-нибудь тайны. Она отчаян­

но рыдала над маленькой Габриель, умершей рано,

но это вовсе не означает, что при жизни мать много

ласкала девочку. По отношению к сыну Мишелю с

самого раннего детства она испытывала злобу, по­

хожую на ненависть.

Мы настолько дорожим привычным образом

любящей матери, так умиляемся материнскому

рвению и преданности среди животных, что пове­

дение Ноэми нас поражает. Поражает тем силь­

нее, что в то время и в той социальной среде было

большой редкостью, чтобы к единственному сыну

не относились как к наследному принцу. Враж-

215

дебность Ноэми к ее второму ребенку заставляет

предположить либо какой-то непоправимый плот­

ский конфликт, либо грешок, допущенный в свое

время Мишелем Шарлем, несмотря на официаль­

ные аттестации его высоких моральных качеств.

П о з ж е у Ноэми будет достаточно поводов, чтобы

поносить сына-ослушника, но его бунт во многом

был вызван именно ею. Пока что два птенца, уг­

нездившиеся на верхнем этаже дома 26 по улице

Маре, являются предметами, почти что движимым

имуществом. Они — «моя дочь и мой сын», до то­

го дня, когда Ноэми, обращаясь к отцу мальчика,

назовет Мишеля «ваш сын». Но она, несомненно,

поднялась наверх, чтобы проверить, как гувер­

нантка моет, одевает и причесывает малышей

перед сеансом у фотографа.

И вот они такие, какими их застал фотограф

(«застал» — подходящее словечко): красиво оде­

тые, среди красивой мебели и красивого убранства

гостиной, на фотографии запечатлелись нравы и

обычаи прошлого века. Но в отличие от чопорных,

одеревенелых взрослых, у ж е предназначенных к

уничтожению, эти молодые побеги полны неисто­

щимой силы, свойственной всему свежему, гибко­

му, податливому, они полны силы тонкого стебля,

способного пробиться сквозь толщу опавших листь­

ев или разрушить скалу. Как и все дети в то время,

они уже, по крайней мере перед объективом, де­

ржатся с достоинством важных маленьких особ.

Они еще живут в эпоху, когда детство пережива­

ется как состояние, из которого надо выйти как

можно быстрее, чтобы перейти в разряд дам и гос-

216

под. Можно было бы многое высказать в поддерж­

ку данной точки зрения, если бы дамы и господа,

предложенные детям в качестве образца, не явля­

ли собой жалких манекенов. В шесть, самое боль­

шее в семь лет Габриель у ж е — дама в миниатюре.

В короткой юбочке и блузке из тартана, она стоит,

положив руку уверенным, но легким жестом на

плечо младшему брату, сидящему рядом. Ее совер­

шенно непринужденная, уже светская манера держать­