Темные тайны - Джинни Майерс Сэйн

означает физическую смерть. Скелет верхом на лошади предсказывает конец чего-то неопределенного.

Но я не могу оторвать взора от этих пустых глазниц.

– Ты же знаешь, Сахарная Пчелка, – продолжает Лапочка, – мы радуемся жизни, принимая смерть как естественную часть цикла.

– А что происходит, когда смерть неестественная? – спрашиваю я.

– Ах! – Она протягивает руку, чтобы похлопать меня по ладони. – Это совершенно иное дело.

Когда Лапочка уходит спать, я беру колоду карт Таро и несколько часов сижу с ними на кровати. Перетасовывая их, раскладывая толстую колоду на три равные кучки.

Прошлое.

Настоящее.

Будущее.

Так, как показывала мне Лапочка.

Но я не нахожу в картах никаких ответов.

На следующий день Лапочка просит Бернадетту похозяйничать в магазине, чтобы мы могли съездить на денек в Новый Орлеан. Я знаю, что она старается отвлечь меня, но это не помогает. На Бэйсин-стрит, Кэнал-стрит и Тулуза-стрит мой взгляд привлекают красивые девушки с длинными темными волосами, в зеркальных солнцезащитных очках и со звонким смехом, который звучит как джазовая импровизация. Я словно вижу Элору в толпе в кафе «Монд» и среди уличных художников на Джексон-сквер. Но когда я приглядываюсь, это уже не она. И сердце мое сжимается.

По дороге в машине обратно в Кинтер Лапочка рассказывает мне семейные истории о моих родственниках, но не рассказывает о моей матери. Не говорит также больше ничего о Демпси Фонтено. Даже когда я прямо ее спрашиваю.

Она лишь вздыхает и произносит:

– Наши глаза не случайно находятся спереди, Грей. Пусть прошлое остается там, где ему самое место.

Когда мы добираемся домой, Лапочка направляется в кухню и начинает резать овощи. Лук. Зеленый перец. Сельдерей.

Старинный луизианский рецепт для игнорирования трудных вопросов.

Вечерняя жара невыносима. Однако погода не так угнетает, как молчание. Или тайны.

Я надеваю свои резиновые сапоги и бреду к протоке Лайл, едва ли сознавая, куда двигаюсь. Когда я туда добираюсь, Зейл уже ждет меня, сидя на старом прицепе. Как будто знал, что я приду. Я размышляю о том, что сказал Кейс после той драки на пристани. Об убийце Элоры.

Найди, с кем она хотела убежать, и, готов поспорить, отыщешь того, кто ее убил.

Страх щекочет меня, точно ползущий по коже паучок, и я опять задаюсь вопросом, говорил ли мне Зейл правду, когда заявил, что они с Элорой были просто друзьями. Он поднимает голову, и взгляд его искренний, я не вижу в нем никаких темных уголков, где могла бы прятаться ложь. Поэтому скидываю сапоги, забираюсь на прицеп и сажусь рядом с ним на фоне багрового заката.

– Привет, – произношу я.

Вдалеке затягивает свою вечернюю песню козодой, и хор лягушек решает ему подпеть. Байу вокруг нас оживает. Внезапно я ощущаю стеснение и неловкость, словно не знаю, что делать. Зейл улыбается, и я начинаю рассказывать про драку между Кейсом и Хартом. Говорю об окровавленной медали с изображением святого Себастьяна, талисмане Элоры. О том, как думала, будто Кейс и есть убийца. И о том, как Харт сумел почувствовать его эмоции и подтвердить, что Кейс невиновен. В общем, меня отбросило в самое начало.

– Элора когда-нибудь рассказывала тебе о ком-то еще? – спрашиваю я. – О новом бойфренде?

Зейл качает головой:

– Даже в ту, последнюю, ночь, когда я ее видел, когда Элора сообщила, что покидает город, она не призналась с кем.

Мы сидим рядом, в сгущающихся сумерках, а вокруг нас будто пляшет наэлектризованный воздух. Я вижу, как от Зейла волнами исходит энергия, и это похоже на поднимающийся от шоссе жар. Меня кусают мухи, но я не замечаю, чтобы хотя бы одна опустилась на него.

– Лапочка считает, что люди не любили твоего отца, потому что он был слишком могущественным. – Зейл не спрашивает меня, кто такая Лапочка. Так же, как не интересуется, кто такой Харт. Или Кейс. И это заставляет меня задуматься, насколько много Зейл знает о нас.

Обо всех нас.

– Она говорит, люди боялись его. Он умел вызывать бури. – Зейл внимательно смотрит на меня своими пламенно-ледяными глазами. – Ты ведь тоже умеешь это делать, правда?

– Ты знаешь, что означает «Зейл»? – произносит он. Я качаю головой, и парень улыбается. Мое сердце замирает, пропуская удар или даже целых три. – Это означает «сила моря». Я был ребенком бури.

Мне кажется странным сидеть и просто беседовать с Зейлом, но я чувствую, что это правильно. И это тоже странно, пока я не вспоминаю, что Зейл – один из нас. Один из Летних Детей.

Как Элора. И остальные.

Как Харт.

Я думаю о темных кудрях, о его смехе, глубоком, горловом, как он раньше меня поддразнивал. И меня переполняет тоска по нему. По тому Харту, каким он был. Какими все мы были.

Вскоре это чувство угасает, и разум затуманивается.

– В ту ночь, когда я родился, разразилась страшная гроза, – рассказывает Зейл. – Она прошлась по всему острову Келлера. Мой отец пытался сдержать ее, но буря была слишком сильна для него. Он не мог остановить ее наступление. А мама не могла задержать мое рождение.

– Ты родился в грозу?

– Мне не было и двух минут, как ветер снес нашу маленькую хижину и выхватил меня прямо из рук мамы.

По небу плывут облака, но, когда Зейл взмахивает рукой, они откатываются прочь, словно он отогнал их.

– Когда меня нашли, я лежал в большой луже. Целый и невредимый. Шторм бушевал повсюду, но вокруг меня было спокойно. Мама говорила, что в том маленьком пузыре не было ни ветерка, чтобы пошевелить крохотный завиток на моей макушке.

– Мощь моря и неба, – шепчу я. Точно, как сказала мне Лапочка.

Мы сидим близко друг к другу, я чувствую, как статическое электричество, исходящее от него, едва заметно гладит меня. Мы долго сидим у протоки Лайл и болтаем, а небо постепенно становится бархатно-черным, и на нем, как рождественские огоньки, зажигаются звезды.

И мы делаем то же самое на следующую ночь.

И на следующую.

И так продолжается неделями.

Пугающие видения об Элоре возникают, но я не узнаю ничего полезного. Словно я плыву и плыву против течения, однако совсем не продвигаюсь вперед. Река лишь сносит меня обратно.

Харт тоже уплывает от меня все дальше, а мне его так не хватает. Я очень тоскую по нему, но Харт больше ко мне не заходит. Я часто его вижу, он стоит на пристани и смотрит на реку или сидит на краю дощатого настила, наблюдая за плавающим в пруду Уилли Нельсоном. Однако с таким же успехом нас может