Темные тайны - Джинни Майерс Сэйн

не будешь продолжать жить по-прежнему, – произносит он. – Ты должна продолжить жить иначе.

И это – первая фраза за долгое время, в которой я улавливаю смысл.

Мы много говорим и о его отце, и Зейл всегда умолкает, когда мы упоминаем то утро, когда мама выхватила его из огня и побежала с ним через болото. В то же утро люди выловили из омута тела Эмбер и Орли.

– Хотя по большей части я помню только дым, – усмехается он. – Мой отец не был убийцей. Это я могу сказать точно.

Я стараюсь побороть свой старый страх. Пытаюсь думать о Демпси Фонтено как о ком-то не похожем на убийцу. Рисовать его теми же красками, какими рисует его в своих рассказах Зейл. Но это сложно, поскольку странно осознать, что чудовище у тебя под кроватью на самом деле никогда не было таковым.

И если поначалу кажется, будто мы нужны друг другу, чтобы разгадывать тайны, то в течение этих долгих жарких недель что-то меняется. И мы предпочитаем говорить о других вещах.

Вероятно, просто потому, что нужны друг другу.

Зейл больше рассказывает мне о своем детстве во Флориде, как мама обучала его названиям водных растений, пригодными для еды и лечения. А я объясняю ему, что люблю бегать, потому что ощущаю свободу в этот момент.

И так приятно с кем-то побеседовать. О вещах безболезненных, но и о тех, что вызывают боль.

Вечер за вечером мы сидим там, пока небо не потемнеет и не станут ухать совы, и тогда я понимаю, что опаздываю к ужину. Однако мне не хочется уходить домой. Когда я с Зейлом, у меня такое чувство, что все будет хорошо. И пока я с ним, у меня такое чувство, что наконец я пью холодную и свежую воду, когда до этого умирала от жажды.

Все чаще Зейл держит меня за руку, тогда я ощущаю маленький разряд электрического тока, словно крохотный выстрел. Однажды он рассказывает мне историю о том, как впервые попробовал мороженое, и нежно кладет ладонь на мою голую ногу. Всего на секунду. И я почти теряю сознание оттого, как это хорошо.

По мере того, как лето заканчивается, я не могу не чувствовать, как надвигается что-то плохое. Это не предвидение или что-то подобное, однако с каждым днем я чувствую, что оно приближается.

Что-то окружает нас.

Что-то, что нельзя остановить.

Что-то большее, чем поиски умершего отца Зейла или вопросы о том, что в действительности случилось с Эмбер и Орли тринадцать лет назад. Даже большее, чем тайна убийства Элоры.

Что-то, что угрожает всем нам.

* * *

Его руки сжимают мою шею. Он душит меня, удерживая в жидкой грязи и воде, пока из меня не вытекает последняя капля жизни.

17

Шестого августа я впервые слышу это по радио, но предчувствие об этом было и раньше. Когда я просыпаюсь в то утро, воздух какой-то не такой, словно стал еще гуще.

– Штормовое предупреждение, – произносит Лапочка, когда я вхожу в кухню, и кивает головой в сторону радиоприемника на кухонной стойке. Синоптик сообщает, что над Багамскими островами, в 350 милях к востоку от Майами, штат Флорида, сформировался циклон, но это очень далеко от Ла-Кашетта. Лапочка не обращает на предупреждение внимания. Она слишком занята раскатыванием теста для печенья. Но меня это тревожит, мне осталось прожить здесь еще три недели, но, если ситуация примет нежелательный оборот, Лапочка отошлет меня домой раньше.

Вскоре прибывает десятичасовой пароход, и прогноз погоды забыт. У нас напряженное воскресное утро, и я провожу большую часть времени, пробивая на кассе покупки. Затем привожу в порядок полки с благовониями и расставляю диски с музыкой для медитаций.

Впрочем, всякий раз, как я роняю взгляд на свой палец с кольцом или касаюсь маленькой голубой жемчужины, висящей у меня на шее, я вспоминаю, что в это лето у меня только одна миссия – выяснить, что случилось с Элорой.

Я эту миссию проваливаю. Подвожу свою подругу. А сейчас я, похоже, и вовсе выбиваюсь из графика. Я вспоминаю последнее видение, сильные руки на моем горле. На горле Элоры. О неизбежной смерти в жидкой грязи.

Чувствую, как во мне поднимается паника, и роняю диски с медитацией, которые рассыпаются по полу. Ни одно из моих видений не имеет смысла.

Утонула ли Элора? Как это случилось со мной в ту ночь на полу ванной?

Или же холодный металл пистолета, приставленного к затылку, решил ее судьбу? Щелк.

Или же кто-то лишил Элору жизни голыми руками? Пальцами, сомкнувшимися на горле?

Сколько существует способов умереть?

В тот вечер, после ужина, по дощатому настилу семенит Ева и ненадолго присаживается возле меня на крыльце. Она нервная и беспокойная, бледнее, чем обычно. Волосы мокрые и спутанные, поэтому я иду в дом за расческой, пока она сидит на ступеньках между моими ногами, а я распутываю ее колтуны.

Вскоре к нам присоединяются Сера, Сандр и Мэки, словно что-то свело нас вместе на закате. Такое постоянно случалось, когда мы были детьми. Один из нас находился где-то вне дома. И вскоре появлялся другой. Потом третий. Четвертый. Пока все мы не собирались вместе. Но сейчас мы погружены в собственные мысли.

– Надвигается шторм, – наконец объявляет Ева.

– Бояться нечего, – произносит Сера, и я знаю, что она хочет приободрить всех нас, а не только Еву. – Скорее всего, досюда он не доберется.

– Я не боюсь, – отвечает Ева. – Я надеюсь, что он придет.

– Ты в порядке? – спрашивает Мэки.

– Все стало иначе, – хмурится Ева. – Я думала, что все останется как прежде. – Пробегает легкий ветерок, и ее колокольчики оживают. Сейчас их, наверное, штук пятьдесят, смастеренных из чего попало – от морских ракушек и старинных монет до старых половников и металлических форм для пирога. Шум стоит такой, что разбудит и мертвого, а дом Евы стал в определенном роде туристической достопримечательностью. Она грызет обломанный ноготь. – Я просто хотела, чтобы все оставалось по-старому.

– Да, – киваю я. – Я тоже.

– И я тоже, – вздыхает Мэки.

– Согласна, – говорит Сера и дотрагивается до руки брата. – Мы все хотели.

Когда они уходят, я переобуваю шлепанцы и беру фонарик, после чего спускаюсь по ступенькам заднего крыльца в жидкую грязь. У протоки Лайл меня уже поджидает Зейл. С голым торсом и улыбкой на лице. Потертые джинсы закатаны до колен, волосы развеваются на ветру. Он пахнет душистыми травами и сосной, и когда я взбираюсь на прицеп, чтобы сесть рядом с