Соня рапортует - Рут Вернер

В другом письме я жаловалась на «тупых людей, поглощающую меня работу и провинциальную атмосферу Мукдена».

Ни разу я не упомянула о существовании Эрнста, с которым всегда была вместе.

Два или три раза я ездила с книгами в Фушун — индустриальный центр Маньчжурии, где добывались уголь и нефть. Там я поначалу осваивалась, посещала ответственных руководителей промышленности, продавала им некоторые книги, фотографировала природу и людей.

Я не стремилась использовать в работе моих наиболее интересных покупателей в Мукдене и в Маньчжурии. Лишь от случая к случаю я посещала чиновников, военных или представителей промышленных кругов. Перед нами не ставилась задача устанавливать также контакты с японцами. Со своей стороны ни Эрнст, ни я не высказывали таких предложений Центру. Тем не менее время от времени возникала возможность получить доступ к таким введениям, о которых мы давали информацию в Центр. Во время одной поездки за город мы повстречались и побеседовали с китайскими солдатами, находящимися на службе у японцев. Под впечатлением этой встречи я написала большое письмо своей семье, которое сохранилось по сей день.

«Мы оказались в Маньчжурии вблизи Мукдена. Шел дождь, и мы зашли в маленькую лавку на краю деревни. В деревне около двадцати домов. В лавке торгуют сигаретами, соевыми конфетами и жестяными канистрами. В глубине комнаты, на большой супружеское кровати, сидят три солдата. Один из них играет на скрипке. Облокотившись на прилавок, стоит старый хозяин, два низкорослых парня расположились на полу.

Иностранцы столь редкие здесь гости, что нас приглашают присесть на кровать. Солдаты — китайцы, находящиеся на службе Маньчжоу-Го. «Ты русская или англичанка?» — спрашивают они. Отвечаю: «Я немка».

Каждый из трех присутствующих комментирует мои слова. «Немцы — люди умные. У немцев самые хорошие винтовки». «Китайцы могут только есть и спать, читать и писать они не умеют».

Я спрашиваю: «Есть ли в этой местности бандиты?»

«Нет, сейчас идет уборка маиса, так что «хунхузам»[26] негде прятаться. А ты знаешь, что Чжан Цзолин[27] в свое время также был бандитом?» Старший по возрасту солдат, игравший на скрипке, смеется и говорит: «Чжан Цзолин был краснобородым еще в те времена, когда был маленький и не имел бороды. Когда она у него выросла, он стал большим генералом».

Я спрашиваю: «Почему вы работаете на японцев? Нравятся они вам?»

Всеобщий смех; и, перебивая друг друга, все начинают говорить: «Японцы очень плохие. У нас одна нашивка на рукаве, и мы получаем одиннадцать маньчжурских долларов в месяц[28], а японцы с такой же нашивкой — шестьдесят. Если японец с двумя нашивками говорит: «Принеси это, сделай то», то китаец с двумя нашивками должен сломя голову выполнять приказание. Японцы толстые и жирные и ходят так». Старый солдат поставил криво свои ноги, выпятил челюсть и уперся кулаками в бедра. «Китаец же делает так». Он согнулся и сложил ладони перед лицом. Молодой двадцатилетний солдат сказал: «Надеюсь, что вскоре начнется война. Мы выступим не на стороне японцев, а против них».

«Много в Германии бандитов?» — спросил старый солдат. «Там, где умеют читать и писать, — ответил молодой солдат, — там не может быть много бандитов. Маньчжоу-Го, — продолжал он, — походит ныне на Индию под английским господством».

Третий солдат сказал: «Как хорошо ты, женщина, говоришь по-китайски. Поздравляю». Все прочие согласно закивали. За стенами дома бушевала гроза, блестели молнии и гремел гром. Старый солдат спросил: «Бывает такое в Германии?» Я ответила:

— Да, бывает, как, впрочем, и дождь, и солнце.

— И солнце такое же, как у нас, такое же желтое и круглое?

— Да, солнце такое же, и луна тоже.

Молодой солдат кивнул: «И мы все живем на круглой Земле».

Вскоре я с ужасом узнала, что один недавно приехавший нацист, представитель военной металлургической компании из Рейнской области, намерен снять большую виллу, на территории которой был расположен мой домик. Воду и электроэнергию я получала из этой виллы. И то и другое он мог отрезать, или ему достаточно было сказать, что мое соседство ему не подходит, чтобы хозяин расторгнул с нами договор. Даже если бы он этого не сделал, соседство с ним представлялось мне нежелательным. Он занял виллу и, видимо, не видел основания для того, чтобы нанести мне визит, но я сама должна была знать свое место и отправилась к нему.

Новый арендатор сидел в одной из больших холодных комнат — на вилле было примерно двенадцать комнат — и принял меня с вежливостью кавалера старой школы. Он принадлежал к дворянскому сословию, ему было около 55 лет. Жену и четверых детей он оставил в Германии. Имя его я забыла, так что будем называть его «господин фон». Уже при первом разговоре я констатировала, что в прошлом он германский националист, а ныне нацист, кайзера Вильгельма II он предпочитал Гитлеру. «Господин фон» гордился своей древней родословной и ее военными традициями. В тактичной и импонирующей манере он дал понять, что он против антисемитизма, и высказал желание, чтобы я непременно осталась жить в домике.

«Пусть вас не смущает мое присутствие. Мне будет больно, если вы оставите эту квартиру». «Господин фон» не пожелал обсуждать вопрос о порядке пользования электроэнергией. «Стоит ли говорить о каких-то пфеннигах». Тем не менее я на этом настояла, хотя это и выглядело смешно, если бы немецкий дворянин-националист оплачивал ночной расход электроэнергии, идущей на связь с Красной армией. В течение всего времени нашего соседства «господин фон» и я поддерживали между собой хорошие отношения. Он часто повторял: «Я ценю ум и люблю темперамент. Поэтому мне намного приятнее беседовать с вами, чем с местными немецкими обывателями».

«Господин фон» много пил. «Соседка, — попросил он меня, — если вы где-либо меня встретите и решите, что я хватил через край, доставьте меня домой. Ладно?»

Как-то он пригласил меня в немецкий клуб, но мне не хотелось больше туда ходить. Он настаивал, чтобы я пошла. Затем он положил свои неаристократические жирные руки мне на плечи и сказал: «Если кто-либо из немцев посмеет хоть чем-то вас обидеть, скажите об этом мне».

«Господин фон» обладал определенным влиянием в немецкой колонии. Кроме того, он много пил, создавал вокруг себя непринужденную обстановку и был в своем роде личностью. Без особых стараний с моей стороны я узнала от него кое-какие сведения о немецких дельцах и японцах, с которыми он имел дела.

То, что я так подробно о нем пишу, а значительно более важные подробности, связанные с действиями партизанских групп, опускаю, объясняется сохранившимися у меня письмами. Я писала домой о «господине фон»: