Соня рапортует - Рут Вернер

Наши партизанские группы не являлись, собственно, постоянными соединениями. Рабочие, крестьяне или служащие — члены этих групп вели обычную жизнь, собираясь лишь на несколько часов или дней вместе для военной подготовки или организованной антияпонской борьбы. Но и в этом случае собиралась не вся группа, подлинная сила которой была известна только командиру. Эти форма партизанской деятельности была в то время очень распространенной.

Наряду с руководством деятельностью групп, одна из главных наших задач заключалась в снабжении их необходимой взрывчаткой. Эрнст и я обходили в Мукдене аптеки и магазины и покупали различные химические вещества, каждое из которых само по себе не представляло опасности, а в соединении образовывало взрывчатое вещество.

Особенно мне запомнилось, как мы покупали аммониумнитрат. Как и зачастую раньше, мы спросили о нем в одном из магазинов. Эрнст не говорил по-китайски, поэтому я пошла с ним, взяв с собой Мишу, чтобы придать всему возможно более безобидный характер. Аммониумнитрат в продаже был. Я заколебалась, брать мне килограмм или больше. В конце концов речь шла о препарате, который в больших количествах употребляется в сельском хозяйстве. Я попросила десять фунтов. Торговец понял меня неправильно и принес центнер. Довольные мы отвезли покупку домой на подводе.

Если я не ошибаюсь, то одного килограмма аммониумнитрата с добавлением двадцати процентов сахара, алюминиевого порошка или перманганата достаточно, чтобы заложить его под рельсы как взрывчатку. Возможно, что эти препараты служили добавлением к другим взрывчатым веществам, которые также было несложно купить. Мы раздобывали также серу, соляную кислоту и другие химикалии. Приготовлением взрывчатки и ее упаковкой занимались партизаны. Требовалась большая предосторожность, чтобы передать химикалии партизанам. Еще сложнее была их транспортировка.

Наиболее близким и важным для нас сотрудником являлся Фэн. Как и многие выходцы из Северного Китая, он был высокого роста и крепкого телосложения, отличался чувством собственного достоинства. Он запомнился мне как спокойный, серьезный и дружески расположенный к нам человек. Серьезность сочеталась в нем с сердечностью и уважительным отношением к нам. Я встретила Фэна в Мукдене или Андонге — большом городе неподалеку от границы с Кореей, где он жил с женой и двумя маленькими детьми. Он всегда носил китайское платье. Пожалуй, кроме шляпы, на нем ничего европейского не было. Самая большая трудность для меня была в том, что как Фэн, так и другие товарищи, с которыми мы имели дело, говорили только по-китайски. В последние годы в Шанхае я перестала заниматься китайским языком и многое позабыла. Чтение и письмо мне давались с трудом. Не могла я и говорить по-китайски. Как тут было руководить партизанами и передавать их сообщения?

Я должна была как можно быстрее выучить слова и выражения. Чтобы иметь возможность договориться с китайскими товарищами, я передавала им тетрадь со словами, которые понимала, и в своих информациях они могли пользоваться только этими словами. Пользуясь моим скудным словарным запасом, я вынуждена была формулировать для них указания Центра или Эрнста. Разумеется, это заставляло меня всерьез взяться за изучение языка. При каждой встрече с товарищами они получали от меня записку со словами, которые я заучила.

Из письма родителям от 28 сентября 1934 года:

«Я ежедневно занимаюсь китайским языком и соревнуюсь с одним парнем в быстроте написания иероглифов. Каждый день после обеда он посещает школу. Это симпатичный, интеллигентный парень, с которым я охотно провожу время и немного его подкармливаю. За это он превосходно готовит нам различные блюда. Чем больше изучаешь язык, тем больше радости от этого испытываешь. Сейчас я уже могу написать и прочитать шестьсот иероглифов. Произнести же могу еще больше. Те, кто знает больше двух тысяч иероглифов, слывут синологами и немного чокнутыми. Окружающие полагают, что я уже подошла к этой черте».

Как и большинство китайцев, мой учитель в Мукдене ненавидел японских захватчиков. Когда он меня лучше узнал, то признался, что только бедность семьи заставила его давать мне уроки, так как на конверте моей фирмы стояло «Маньчжоу-Го». Это название дали стране японцы, и все китайцы его ненавидят. Далее он сказал, что чувствует мое хорошее, теплое отношение к Китаю, но с таким фирменным конвертом я никогда не приобрету друзей среди китайцев. Я ответила ему, что меня также нужда заставила употреблять название «Маньчжоу-Го», поскольку покупатели моих книг — японцы. Когда весной 1939 года я уезжала из Китая, я могла прочесть и написать примерно тысячу слов, произнести же еще больше. Миша, у которого было много китайских друзей, владел всеми словами, имеющимися в лексиконе четырехлетнего ребенка.

Китайский язык основан не на алфавите, а на иероглифах. Очень затруднительным, почти не поддающимся для изучения является для европейца то, что различные иероглифы произносятся одинаково, только лишь с разной интонацией.

Чтобы избежать недопонимания, мы вынуждены были вопреки общепринятым нормам работы в условиях подполья переносить информацию на бумагу и передавать ее в таком виде товарищам. Полиция японских оккупационных войск часто обыскивала китайцев, но другой возможности для нас в то время не существовало. Каждый раз я радовалась, когда на наших встречах появлялся Фэн. Мы встречались на какой-либо улице. С ним и другими я могла обменяться лишь парой слов. Мы почти ничего не знали друг о друге. И поэтому постороннему человеку трудно понять, что нас связывало. Мы работали в условиях одинаковой опасности и во имя общего дела. Однако для китайцев опасность была большей, чем для нас. Как-то раз после встречи с Фэном полицейские блокировали улицу. Все китайцы должны были стоять на месте с поднятыми руками. Наши взоры встретились, и я особенно остро почувствовала не только грозящую ему опасность, но и унизительный характер подобного обращения.

Полицейские не нашли записку — они искали оружие. Если бы они ее нашли, то сразу бы обнаружили, что написана она не китайцем. В тот день Фэн забрал из моей квартиры центнер аммониумнитрата. С той поры он знал мой адрес.

Встреча с другим руководителем группы состоялась в Гирине, расположенном в пятистах километрах от Мукдена. Уверена, что это предложение исходило от китайских партизан. Могу лишь сказать, что проклятое мною кладбище в Харбине могло показаться идеальным вариантом по сравнению с условиями этой встречи. Гирин — железнодорожная станция, не очень оживленная. Кроме меня, с поезда не сошел ни один иностранец. Как и было договорено, я молча последовала за ожидавшим меня китайским товарищем. Он нанял рикшу, я последовала его примеру. Обе коляски примерно сорок минут катились по ухабистой песчаной дороге. Тучи пыли обволакивали нас, но не могли, к сожалению, спрятать нас от чужих взглядов. Судя по всему, здесь уже много лет не проезжало ни одного европейца, не говоря уже о европейской женщине. Все головы поворачивались в нашу сторону. Наконец мы остановились перед бедной лачугой. Вокруг нас столпились люди, их удивлению не было предела. Принесли чай, который нам подала жена партизана. Надо было проявить немало изворотливости, чтобы в этих условиях передать ее супругу взрывчатку. Партизан был смелым и надежным товарищем, но ничего не понимал в деле организации нелегальных встреч.