Соня рапортует - Рут Вернер

То, что я так подробно о нем пишу, а значительно более важные подробности, связанные с действиями партизанских групп, опускаю, объясняется сохранившимися у меня письмами. Я писала домой о «господине фон»:

«…Итак, этот человек связан с князем Внутренней Монголии, которого зовут доктор Ван и который пользуется очень большим влиянием. Этот князь — мой сосед посетил его недавно в Монголии — хочет назначить его своим главным советником. Видимо, он отойдет от дел своей металлургической фирмы и будет работать только с князем. У князя есть следующий план: он хочет через государственную сеть покупать и продавать шерсть, которую сейчас покупают в Монголии частные торговцы. Мой сосед станет его посредником и будет предлагать эту шерсть по очень дешевой цене Германии. Девяносто процентов шерсти подлежит оплате товарами. Интересное и громкое дело. Пикантная сторона состоит в том, что моему соседу нужна секретарша… которая, разумеется, поедет с ним к князю, объедет вместе с ним всю Монголию и будет заниматься всей интересующей его корреспонденцией. Заманчивое предложение… Но пусть вас это не беспокоит. С бродяжничеством когда-то надо кончать. Для меня это предложение неприемлемо».

Я была уверена, что дело было не только в шерсти. Я бы с удовольствием поехала с ним на два-три месяца. Уверена, что поездка была бы интересной. Помнится, что я даже Центр запрашивала по этому поводу — Внутренняя Монголия и такой князь могли бы представлять интерес и для Центра. Дело, однако, заглохло.

В это время много радости доставлял мне Миша. Нельзя было не радоваться, глядя на этого умного мальчика с его вдумчивыми, логичными вопросами и его наблюдательностью.

Когда в январе 1935 года он некоторое время находился у Рольфа в Шанхае, я писала родителям:

«Несмотря на то что я занята с утра до вечера, мне очень не хватает маленького и вместе с тем большого стержня всей моей жизни. Вместо того чтобы наслаждаться сознанием, что мне не надо вставать в половине седьмого утра, быть к обеду и ужину дома, печатать с ребенком на коленях, я пребываю в сентиментальных раздумьях и мечтаю о том, чтобы все это вернулось снова».

Рольф привез Мишу в Мукден. Он снова посетил нас, привозил части передатчика, которые нам были крайне необходимы. Помнится, что один раз он привозил даже химикалии.

Родители Рольфа и моя мать не одобряли моего образа жизни. Я писала матери:

«Тебе не следует ни в коем случае беспокоиться обо мне. Во всех отношениях это излишне. Я живу такой жизнью, которая мне нравится, и очень довольна. Я признаю, что в качестве только жены Рольфа моя жизнь была бы более обеспеченной, спокойной и беззаботной, но это только в теории. На практике я была бы несчастной… Твоя непослушная, но счастливая дочь».

Я была уверена, что после моего длительного пребывания в Советском Союзе и разрыва с Рольфом по крайней мере мои родители догадываются о политических мотивах, играющих роль в моей жизни.

После длительного пользования передатчиком вышли из строя лампы. Эрнст был очень рассержен. Возможно, в этом была виновата я. Мне пришлось ехать за семьсот километров в Тяньцзинь, с тем чтобы попытаться купить новые лампы. Мишу и его игрушечных медвежат я взяла с собой. Поскольку предстоял пограничный контроль, я намеревалась положить лампы вовнутрь медвежат, наполненных хлопчатобумажной тканью. В Мукдене мне не удалось найти подходящую по окраске нить. Свои поиски я продолжила в Тяньцзине. Отщипнув в качестве образца кусочек шерсти медвежонка, я отправилась с ним в магазин мелочей.

Впереди меня у прилавка стояла дородная, полная женщина. Она неторопливо выбирала какие-то покрывала. Уже в те времена я не выносила очередей в магазинах. Когда Миша стал проявлять нетерпение, дама обернулась. Это была Луиза, жена Пауля! Мы обе застыли от волнения и радости.

Пауль жил и работал теперь в Тяньцзине. Луиза пригласила меня к себе. С какой радостью я отправилась к ней и как чудесно прошел вечер. Дома у нее был еще один гость — радист Пауля моряк Лунц, мой приятель по школе в Москве. Об этих проведенных вместе часах (Миша спал в постели Луизы до той поры, пока мы не вернулись в отель) я потом долго вспоминала. После Мукдена эти дни в Тяньцзине показались мне раем. Трудно передать атмосферу, царившую в Мукдене. Самым отвратительным там была мелкая, глупая, однако опасная в силу своего широкого характера слежка, организованная оккупационными войсками. Даже китайцы поступали на службу к японцам, навлекая тем самым на себя презрение соотечественников. Они обыскивали дома иностранцев или вызывали их в полицейские участки. Я вспоминаю одну «беседу» в полиции, в ходе которой японский офицер, разговаривавший со мной по-английски, сказал как бы между прочим по-русски: «Садитесь». Поскольку при этих разговорах я была очень настороже, я ответила по-немецки: «Простите, что вы сказали?»

Мне кажется, что оккупационная власть ведет себя поначалу нервозно, однако у японцев эта нервозность была постоянной. Правда, происходило немало такого, что заставляло их волноваться. Мы-то это хорошо знали!

Постоянными источниками опасности для нас оставались работа на передатчике, покупка химикалиев, их хранение, встречи с партизанами, слежка за всеми иностранцами и прямо-таки истерический страх властей перед коммунистами. В Мукдене не было даже надежды на подкуп — японцы не соглашались ни на что. К опасности, однако, привыкаешь, как и к климату страны. Трезвая оценка нашего положения мною и Эрнстом не превращала нас в каких-то особых людей. Я не потеряла способности радоваться новому платью и злиться из-за потерянных перчаток. Я с удовольствием танцевала со Шлипсом, который был прекрасным кавалером, а Эрнст в это время ревновал. В свою очередь я страдала, когда он флиртовал с очень красивой русской из белоэмигрантской среды, соседкой по его дому.

Итак, мы жили «нормально». Правда, в эти годы я усвоила урок на всю жизнь: надо не переоценивать повседневных неприятностей и стараться быстрее с ними справиться — нам было что противопоставить опасности. Мы работали в интересах единственной страны, где победил рабочий класс, и мы не только теоретически ненавидели капитализм, угнетение и войну. Мы повседневно своими глазами видели последствия капиталистического господства и с любовью относились к китайскому народу — к кули и крестьянам, к детям и матерям — жертвам эксплуатации.

В апреле 1935 года — мы уже почти год работали в Мукдене — я отправилась на встречу с Фэном. Впервые мне пришлось его ждать. Прошло пять минут, десять, двадцать. Я убеждала себя — его поезд мог опоздать, он мог заболеть или спутать обусловленное время встречи. Кружным путем я пошла к Эрнсту. Никогда раньше после встречи я не возвращалась сразу домой.