Механизм пространства - Андрей Валентинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если бы вы видели гнев Карла!
С этого момента я впервые задумался о том, что наши пути рано или поздно разойдутся…»
Зазвонили на колокольне Сент-Репарат.
Отбивая полдень, звук несся над городом — откликнулась церковь Святых Мартина и Августина (в ней, вспомнил Огюст, крестили Гарибальди), подхватила Святая Рита, веско громыхнул Святой Газтан; вдалеке рассыпалась дробь францисканского монастыря, упрекая молчаливую часовню иезуитов, виноватых, как известно, во всех заговорах…
Механизм Времени вертел шестернями.
— Случай? — спросил Сальваторе даль Негро. — Судьба? Злой гений?
Старик моргнул и добавил:
— Какая разница…
Курчавая шапка седин, смуглое лицо, живые, влажные глаза — даль Негро был чертовски похож на литератора Дюма. Верней, на отца литератора, только что вышедшего из неаполитанской тюрьмы — мулат Том-Александр Дюма-Дави, бригадный генерал Наполеона, был силен как бык, но заключение превратило силача в калеку-язвенника.
— Вас я тоже предупреждал, — сказал Эрстед, хмурясь.
— Да, я помню.
— Не боитесь? После того, что случилось с Якоби?
— Нет, не боюсь, — даль Негро улыбнулся. — Я стар, друг мой. Стар и беден. Нельзя разорить нищего. Нельзя взять в заложники семью одинокого. Можно убить беззащитного старика, но в этом нет никакого смысла. Три-четыре года, и я отойду в мир иной без посторонней помощи. Все, что я сделал, уже сделано. Стальной магнит подвешен в виде двойного маятника, и неподвижный электромагнит охватил коленами его верхний полюс. Качания маятника изменяют ток в электромагните, и этого факта не изменит ничто, даже моя смерть. Да, не так много, как хотелось бы. Меня не вспомнят рядом с Вольта, Фарадеем, Якоби: рядом с вашим братом, синьор Эрстед. Но я не тщеславен. Пейте вино — это Бандоль. Дивная лоза, местная. Говорят, Людовик XV обожал наш Бандоль за пряный аромат…
— И плохо кончил, — датчанин не мог успокоиться.
— Я знаю. Но вино здесь ни при чем. Королевская любовница сделала обожаемому монарху подарок — красотку-шлюху, дочь столяра. Страсть, оспа, подхваченная от девицы, и зараза сводит Людовика в могилу. На седьмом десятке умереть от любви — завидная кончина! И потоп, смею заметить, не начался…[22]
— Вы все шутите… А я так рассчитывал на встречу с Якоби!
— Меньше надейтесь, друг мой. Будет меньше разочарований. Да, у меня для вас еще одно письмо, из Парижа. От синьора Торвена. Вернее, не вполне письмо — он переслал вам газету. Смотрите, тут выделено чернилами — статья «Холера в могиле»…
— Нам только холеры не хватало, — буркнул Эрстед, разворачивая пожелтевшую, мятую «Шаривари». — Зря вы помянули оспу… Проклятье! Кажется, фон Книгге добился своего. Я становлюсь мнительным. Ну‑ка, о чем сплетничают в Париже?
«Удивительное происшествие случилось вчера в районе Старых Ферм, на кладбище Монпарнас. Если верить свидетельствам очевидцев, то в семь часов утра у ворот кладбища столпилась целая процессия, настойчиво требуя, чтобы им разрешили внести гроб с покойником. Сторож, разбужен в ранний час, долго бранился, требовал показать ему разрешение на захоронение — и в конце концов отказался растворить ворота перед катафалком.
— Свободных мест нет, — заявил сторож. — Все занято.
Горюющие друзья и родственники стали уговаривать злосердечного стража сделать для них исключение. Дескать, один покойник, худой как щепка, тихо устроится в углу, и дело с концом. В дальнейшем, клялись они, ноги их на этом кладбище не будет. В канаве, под забором, где угодно, но здесь никто в землю не ляжет.
— Нет, и еще раз нет, — уперся сторож. — Не трудитесь умирать, господа, хоронить вас негде. Ни единой пяди кладбищенской землицы для вас не припасено.
Спор затянулся. Люди были настойчивы, сторож — неумолим. В итоге, разгневавшись, толпа самовольно взломала замок и, силой оттеснив стража, ворвалась на кладбище. Там, в западном секторе, их уже ждала разверстая могила, вырытая ночью неизвестными землекопами. Захоронение быстро завершилось, и все разбрелись по домам, прихватив с собой и сторожа.
Полиция отказалась расследовать случай взлома.
В сущности, происшествие не заслужило бы и нашего внимания, за исключением рассеянной улыбки, если бы не ряд занимательных фактов, открывшихся при внимательном изучении случая. Во-первых, сторож оказался поддельным. Настоящий сторож, дядюшка Лефоше, спал до полудня в караулке, мертвецки пьяный. Кто напоил его с вечера, он не помнил. Лжестраж нашелся к вечеру. Им оказался Филипп Карно — игрок и развратник, гнилой побег благородного семейства, племянник Лазара Карно, известного политического деятеля времен Директории и „Ста дней“, а также кузен Николя Карно, физика и инженера, автора работы „Размышления о движущей силе огня и о машинах“.
На вопрос, что вынудило человека, носящего такую знаменитую фамилию, участвовать в постыдном фарсе, Филипп Карно без тени угрызений совести ответил:
— Деньги, господа. Заплатите мне, и я с радостью похороню вас всех!
Назвать заказчика фарса он отказался.
Вскоре выяснилась и личность покойного. Согласно данным, полученным нами от руководства госпиталя Отель-Дье, в могилу лег некий Карло Брузони — боцман итальянской шхуны, на днях скончавшийся от холеры. Тело похитили из мертвецкой, не оставив следов. Хотелось бы знать, зачем и кому понадобилась столь сложная авантюра? Для розыгрыша все выглядит глупо, а главное, не смешно; для попытки скомпрометировать семейство Карно или госпиталь Отель-Дье — слишком нелепо.
На этом рассказ можно было бы и закончить, если бы не последнее, вовсе уж комическое обстоятельство. Узнав о случившемся, с улицы Сен-При, где, кстати, проживает и физик Николя Карно, без промедления съехал банкир Джеймс Ротшильд, глава „Rothsschild Freres“, перебравшись в частный дом за городом. Газетчикам, заинтересовавшимся причиной отъезда, банкир заявил с отменным хладнокровием:
— А вы что, любите холеру? Лично я — нет!
Возможно, здесь сыграло роль какое‑то суеверие, поскольку хорошо известно, что библейский народ и шагу ступить не может, чтобы не сплюнуть через левое плечо. Это и послужило причиной их многолетних странствий по пустыне…»
— Статья не подписана, — заметил Эрстед. — Вместо подписи — три звездочки. Это Дюма, я узнаю перо. К жизни и смерти наш квартерон[23] относится с бесшабашным юмором. Должно быть, кулинария — единственное, что он принимает всерьез.
Огюст вспомнил повара-литератора. Гребешки, луковый суп, записки опального маркиза… Если верить слухам, во время Июльского восстания, будучи стеснен в средствах, Дюма скупил на базаре уйму дынь, исключительно дешевых в связи с эпидемией холеры, и, объевшись, подхватил заразу. Но, будучи по природе своей человеком отчаянной смелости, обращаться к врачам не стал, а принял внутрь стаканчик чистейшего эфира — и, как ни странно, выздоровел.
«Все негры живучи», — пошутил его приятель,
