Механизм пространства - Андрей Валентинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В руке он держал гроздь винограда.
— Якоби не приедет, — поздоровавшись, даль Негро без предисловий перешел к главной теме. Чувствовалось, что в молодости близкие натерпелись от его характера. — Он прислал письмо, синьор Эрстед. Для вас. Возьмите, прошу вас…
Не говоря ни слова, Эрстед распечатал конверт. С минуту он смотрел на письмо. На лбу вздулась синяя жила, словно датчанин принял на плечи тяжелый груз — и искал опору, чтобы устоять. Наконец, глубоко вздохнув, он начал читать вслух:
«Прошу меня простить, герр Эрстед!
Раньше я никогда не нарушал своих обещаний. Но сейчас вынужден отказаться от поездки в Ниццу, ибо не имею права бросить на произвол судьбы свежую могилу отца и разоренную семью. Сплетники решат, что я пренебрег трауром, уехав на морской курорт, и мое доброе имя будет запятнано. Помнится, вы предупреждали меня о возможных неприятностях. Мне очень стыдно, что я отнесся к вашему предупреждению без должного внимания. За это Всевышний и покарал меня, как библейского Иова, не побрезговав ни овцами, ни родственниками.
Впрочем, по порядку…»
2
Братья Якоби, Мориц и Карл, родились в сказке.
В отличие от братьев Эрстедов, сыновей бедного аптекаря, их отец, Симон Якоби, был личным банкиром короля Пруссии, Фридриха Вильгельма III. «Мой еврейский Крез», — ласково звал банкира его величество. Высокопоставленные чины, особенно — из провинции, не гнушались гостеприимством «денежного мешка». Случалось, когда финансист вечером пятницы шел в синагогу, его сопровождали — правда, только до дверей — такие спутники, что потсдамцы ахали и шушукались в переулках.
В доме Якоби говорили исключительно по‑английски и французски, пренебрегая даже родным немецким. Детей с пяти лет обучали латыни, ивриту и греческому. Попечительский совет плясал от счастья, когда Крез соизволил отдать сыновей в Потсдамскую гимназию. Мориц получал одну похвальную грамоту за другой; Карлу отменили стандартный курс математики, разрешив выбирать программу самостоятельно. В аттестатах, выданных по окончании гимназии, значилось: «От Бога дарован им дух».
Ректор характеризовал младшего как «универсальный ум» и утверждал, что старший прославит Отечество.
Дальше начались университеты — Геттингенский у Морица, Берлинский у Карла. Младший с головой утонул в бурном море математики, интересы старшего удивляли разноплановостью: архитектура и электромеханика. Там, в университетских стенах, братья и отказались от веры отцов, перейдя в протестанство.
Невзирая на упреки раввина, банкир отнесся к отступничеству сыновей с хладнокровием делового человека. На семейном совете, без посторонних, он даже похвалил их за разумный маневр. Умея считать деньги, Симон умел считать и иные дивиденды. Эдикт 1812 года об эмансипации, формально предоставив евреям гражданские права Пруссии, в действительности остался пустой бумажкой. Обманом оказалось и постановление правительства о гарантиях занятия должностей преподавателей — иудеев на пушечный выстрел не подпускали даже к доцентуре.
— Христианство, — сказал Мориц отцу, — входной билет в европейскую культуру.
— Чьи слова? — заинтересовался банкир.
Он знал, что его детям несвойственно поэтическое мышление.
— Генриха Гейне, — ответил Мориц. — Мы вместе учимся в Геттингене.
— А я учусь с ним в Берлине, — добавил Карл.
— Как так? — не понял отец.
— Он учится сразу в двух университетах.
— Гейне? Я знавал кое-кого из Гейне. Самсон, купец из Дюссельдорфа. Кажется, он разорился на какой‑то авантюре. Да, еще Соломон, миллионер из Гамбурга. Ваш Гейне с ними в родстве?
— Сын первого, — кивнул Мориц. — И племянник второго.
— Метит в профессора?
— Учится на юриста. Но метит в литераторы.
— Глупо, — резюмировал банкир. — Впрочем… Во всяком случае, не разорится.
Спустя несколько лет он опять собрал сыновей в родном доме. Карл к тому времени сделался экстраординарным профессором, имея ординатуру в Кёнигсберге. Мориц, не желая разлучаться с братом, проектировал в Кенигсберге дома — и раздумывал над предложением Дерптского университета: стать профессором кафедры гражданской архитектуры. Отец шумно, что было вовсе не свойственно сухому, желчному Симону, радовался успехам детей. Он хлебнул лишку, часто смеялся и говорил, что теперь может умереть спокойно.
— Мне есть, на кого оставить семью! — возглашал банкир его величества.
Словно пророчил.
Удар судьбы не заставил себя ждать. Покровительство короля не спасло Креза от разорения. Пожалуй, Фридрих Вильгельм III был первой скрипкой в оркестре, играющем отходную над состоянием Симона Якоби — а потом, как свойственно монархам, умыл руки. Потсдамцы шептались, что в разорении поучаствовали многие — ревнивые финансовые воротилы соседки-Австрии, реформаторы таможенного союза, петиция рейнской буржуазии, испугавшая короля требованием отмены привилегий дворянства; какой‑то граф, одержимый местью…
Злой рок бил наотмашь, не глядя.
Банкир на шесть месяцев пережил свои капиталы. Летом 1832 года, отмучившись, он лег в могилу. Увы, сыновья, отдавая дань усопшему родителю, не читали в синагоге поминальную молитву «Кадиш». Приехав в Потсдам на похороны, они молились в церкви Святого Духа.
— Папа поймет, — скажет Мориц.
— И простит, — ответит Карл.
Семья, привыкшая к роскоши, требовала внимания — и денег. Мама рыдала без умолку; младший брат Эдуард и сестра Тереза были беспомощны, как Адам и Ева, изгнанные из рая. Пришлось взять их под опеку. Мориц временно отказался от профессуры в Дерпте, сократил занятия электромеханикой — зато набрал уйму заказов на архитектурные проекты. Карл читал лекции с утра до вечера, не обращая внимания на резко ухудшающееся здоровье. По ночам он писал научные статьи.
Сказка кончилась.
3
«Я боюсь за Карла, герр Эрстед. Безусловно, он — великий математик. Но квадратные корни не примешь вместо лекарства. Врачи нашли у моего брата сахарный диабет. Ему с каждым днем становится хуже. Болезнь сопровождается упадком сил, который усугубляется образом жизни Карла. Рекомендации поехать на отдых в Италию он отвергает. Характер его претерпевает ужасные изменения. Знаете, что написал Гауссу о нем астроном Бессель?
Извольте:
„Он настроил всех против себя, так как умудрился каждому сказать что-нибудь неприятное: коренных кёнигсбержцев он уверял, что рассматривает своё теперешнее местопребывание, как ссылку, а этого не прощают…“
Месяц назад мы поссорились. Я осмелился заговорить с Карлом об эмиграции. Это был ваш совет, герр Эрстед: в случае неприятностей подумать о переезде куда-нибудь подальше — в Россию или в Америку. Боясь пути через океан, я предложил Карлу уехать в Санкт-Петербург. Говорят, царь Николай деспотичен, но к ученым благосклонен. Это у него с юных лет — будучи еще ребенком, в Англии он посетил железную дорогу Стефенсона, поднялся на платформу паровоза и августейшей рукой бросил в топку две-три лопаты угля. Я сказал Карлу, что в России, заняв достойное положение, мы вызвали
