Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев

есть в Библии: «Будьте как дети». Ребенок ничего о мире не знает – у него нет опыта пятидесятичетырехлетней тетки, он все видит впервые, всему радуется и удивляется или пугается, и художник в этом смысле должен быть ребенком, сохранять непосредственность. Но у каждой медали – две стороны. Все равно приходится решать какие-то практические, житейские вопросы, а когда художника что-то отвлекает от творчества, он теряет энергию. Это вещи очень тонкие. С одной стороны, плохо, когда человек сидит все один да один со своими березками, домушками, а с другой – хорошо! Потому что как только тебя выносит в общий поток дел: вжих – и сердце пустое, как у ледяного.

– Есть стереотип, что женщина – не художник, что это сугубо мужская профессия. Вы как ощущаете?

– Я полностью согласна. Если серьезно заниматься искусством, это должно быть служение, а у нас в любой профессии мало кто служит, и мужчина более к этому приспособлен. Я в принципе не совсем нормальная женщина, в том плане, что у меня нет детей: я сознательно от этого отказалась. И еще я, наверное, не очень путная тетка, не в тренде тетошном (тридцать три смайлика. – Д. Ф.).

– Вы учите детей. А как объяснить ребенку: хорошая картина или плохая?

– Это самое сложное! Детям до семи ничего объяснять не надо, им все нравится, а тем, которые уже немножко взрослые, книжку показываешь Матисса или Пикассо, они: «Фу, каля-баля, чего хорошего?» – «А ты смотри, чего написано – „Ве-ли-ки-е художники“! Это не я придумала. Так в книжке напечатано». Они верить начинают.

– А взрослым как объяснить?

– Мой рецепт – в следующем: человек пришел на выставку – он должен выбрать, какая картина именно его, представить, что он ее купил и видит каждый день у себя в квартире, как жену или друга. Он приходит домой веселый – видит ее, грустный – видит ее, приходит никакой – видит ее. Он ее принимает, она его не раздражает. Иногда он на нее не реагирует, но в ней для него неиссякающая тайна, магия, интрига, что-то недораскрытое.

Магия весны

– Вы в свои картины что-нибудь зашифровываете?

– Иногда да. Вот «Пробуждение». У меня в нем зашифрован корабль, хотя в нем никакого корабля не увидишь. Я эту работу писала не с натуры, точнее, написала сначала этюдик – этюдик никакой: апрель, небо пронзительно-голубое, перелески наши… Ну люблю я апрель. Я не люблю осень. Я философская, все эти дела, но я не Пушкин, к сожалению. Люблю весну, люблю – а-а – вдохнуть. Пришла в мастерскую. У меня был холстик – думаю, напишу по этюду работку. Писала-писала, а ничего не выходит, повторяю по сути этюд – земля желто-рыжая, с выцветшей травой, никак ее с небом сгармонировать не удается – осень получается, но не весна. И вдруг стало ясно, что деревья на картине, небольшая рощица, – это как кусок острова или часть корабля, чего-то плывущего в океане планеты, по морю земли, под морем космоса – бездонным, синим. Я землю тоже синим закрасила, и «корабль» поплыл! В картине «Август» мне были важны березки-подружки – чтоб они куда-то шли по зеленому лугу. В местечко Михайловское! Про третью картину мне говорили: «Закрась мутно-темное пятно на небе – зачем оно нужно?», а я не могу его закрасить – не знаю почему. В нем – энергетика, оно сохраняет магию весны, магию апреля – холодного, радостного, налетающую стихию.

– Вы смело выбираете цвета. Чувствуете смелость во время работы, свободу, легкость?

– Это кажущееся. Очень долго ищешь, иногда больше года.

– Нет ощущения, что живопись сейчас как способ самовыражения – независимо от качества – становится таким же старомодным явлением, как балет или опера?

– Я слышала суждения, что живопись на холсте – уже рудимент, но не для меня. Для меня она никогда своего значения не утратит, так же как бумажная книга.

– У вас на стене висит репродукция «Джоконды». Это уже не картина, а притча во языцех – с ней все носятся, как курица с яйцом. Что в ней такого?

– Я сама до Возрождения созрела не сразу – только годам к пятидесяти начала любоваться Рафаэлем, Леонардо. «Джоконда», на первый взгляд, очень простое произведение: сидит тетенька – с современной точки зрения совершенно не красавица, не Боттичелли; руки сложила, на тебя смотрит. Но в этой картине нет ничего лишнего. И насколько она изящна! Я раньше не видела – мне нужен был эффект, что-то яркое, сногсшибательное. А в «Джоконде» все тихое, спокойное, минорное в чем-то даже, но смотришь на пейзаж за ее спиной, на уходящие дали, и в них что-то полуземное, полунеземное… И женщина – такая же. Она сидит и смотрит на нас: «Ну и чего вы там? Как вы там? Суета сует?» Она как будто обладает высшей мудростью. Но можно написать сколько угодно полуулыбок и пустынных пейзажей, а магии в них не будет. Художники – проводники. Это их высшая цель. У Леонардо все на это работает. Он нашел баланс: композиционный, линейный, цветовой, баланс содержания, – чтоб эту женщину поднять на уровень надмирного пространства. Она знает то, чего не знаем мы.

– Вы уже много раз повторили слово «магия», имея в виду магию творчества. А собственно магия, мистика – это выдумка людей или что-то реальное?

– Мистика – это уже не из моей истории. Слово «магия», конечно, интересное, скользкое, но я под магией имею в виду нечто недоступное, из области непостижимого, трансцендентального.

– Ну вот – когда не знают, как объяснить, обычно начинают объяснять еще более непонятным!

– Хорошо. Скажу по-другому. Магия для меня – это то, что ближе к божественному, а все, что связано с мистикой, – это от дьявола. Понятно?

– Да.

КЛИМОХИНСКИЙ СКВЕР

Александр Климохин – художник очень зрительный. Его надо смотреть не думая – ведь он рисует красивые вещи.

Путешествие в мир его картин – это как прогулка по городской аллее, когда все дела уже сделаны и можно не торопиться, а идти и прислушиваться к пению птиц, к шелесту ветра, вдыхать запах цветущей липы, радоваться собственному хорошему настроению, морщинкам коры или лиственным драпировкам.

Изысканно сгармонированные, подчас несколько меланхолические работы оставляют приятное впечатление. При этом в них есть и пикантность, и шарм.

Автор методично обживает реальность, пытаясь по возможности сделать ее более безопасной и отрадной для глаза.

Есть ли в этом какое-то циничное или бесхарактерное