На литературных перекрестках - Николай Иванович Анов

эскадрилью воздушного флота.

Помню, у меня сидел Николай Ильич, когда Иеске вернулся домой из очередного рейса. Увидев моего гостя, он воскликнул:

— Коля! Ну как живешь?

Прославленный летчик был в два с лишним раза старше поэта, но они дружили.

Вечером Иеске мне говорил:

— Я многих писателей брал с собой в полеты. Никто из них никогда не летал, а любопытство разбирает: как там, в воздухе? Посадишь в самолет, один выйдет — хоть бы что, а у другого лицо белее полотна. Вот Титов — молодец! Я его однажды нарочно «покачал» как следует. Ну, думаю, после такой болтанки из него душа вон. А он сидит как ни в чем не бывало. В летчики ему надо было идти.

И еще остался в памяти вечер, когда собрались у меня поэты, среди них был и Титов. Иеске жил в соседней комнате за тонкой перегородкой. Слышны были голоса: летчик ссорился с супругой из-за сына. Моя жена сказала:

— Давай позовем их!

Поэты не возражали, они уважали Николая Мартыновича. Соседи пришли к нам в гости. Скоро получилось как-то так, что летчик овладел всеобщим вниманием. Он рассказал эпизод, когда ему пришлось участвовать в воздушном бою с немецким асом над Веной.

— Вся задача заключалась в чем? Надо было обязательно зайти к нему в хвост и резануть из пулемета. Кружились мы, кружились и наконец я оказываюсь сзади. Только хочу открыть огонь, как он взмывает брюхом вверх и заходит мне в тыл. Я в ту же секунду бросаю самолет таким же манером вниз и опять поднимаюсь к нему в хвост… Он снова взмывает и опять у меня сзади… Я в свою очередь делаю то же самое. Так мы с ним кувыркались друг за дружкой раз десять, если не больше. Наконец мне посчастливилось, дал я по нему очередь из пулемета, полетел он вниз… Видать, хороший был летчик, смелый.

И еще какие-то эпизоды рассказывал в тот вечер Иеске. Потом поэты читали стихи, и жена летчика сказала:

— Николай Мартынович ведь тоже умеет сочинять стихи. Да какие еще хорошие! Коля, милый! Почитай!

Иеске смутился, покраснел, стал отказываться. Мы все поддержали жену летчика. Она исчезла, но быстро вернулась с тонкой тетрадочкой.

— Вот это, Коля, читай! Самое прелестное!

Иеске долго отказывался, но его уговорили. Он раскрыл тетрадочку. Лицо его побледнело, как у того писателя, что впервые сошел с самолета. Он стал читать. Голос его дрожал, но еще сильнее тряслись руки. Летчик дочитал до конца, снова мучительно покраснел и конфузливо захлопнул тетрадочку.

— Ну, как? — спросила жена летчика, оглядывая поэтов, у которых еще не было славы. Все молчали. И вдруг раздался громкий голос Титова:

— Здорово, Николай Мартынович!

И тогда мои гости, переглянувшись, стали дружно хвалить только что прочитанные стихи. Никто не хотел обидеть автора, известного в России летчика. Никто и не подозревал, что он тоже поэт.

В тот вечер я пошел провожать Ерошина. С нами шел Титов.

— Вы заметили, — сказал Николай Ильич, — Иеске рассказывал про воздушный бой, словно вспоминал, как сто рублей в карты выиграл. А начал стихи читать — пальцы все время дрожали… Стишки, конечно, для стенгазеты.

— А зачем ты их хвалить начал? — возмутился Ерошин.

— Жаль старика.

Оказывается, только один Титов знал, что Николай Мартынович сочиняет стихи, посвящая их единственной читательнице, — своей больной жене.

Добрый человек был поэт Титов.

* * *

Осенью 1928 года Титов и Васильев поехали вместе на Дальний Восток. Они зашли ко мне проститься и оба написали прощальные стихи. Акростих Николая Ильича хранится у меня до сих пор. Вероятно, он был навеян недавним воспоминанием, когда милиция задержала двух подвыпивших поэтов.

…Новосибирск, ты не для нас! И вы, девчат ватаги, — тоже. Клубится пыль. Закат погас, Осенним схвачен бездорожьем. Летите, ленты звонких рельс. А ты, земля, гуди широко: Юнцы — повесы из повес — Азартно мчат к Владивостоку, Не будем же, друзья, грустить О том, что если в дымной рани Вдруг будущее на пути Участком милицейским встанет!

В тот день мы с ним расстались надолго.

Я знал, что за это время у Николая Титова выходили сборники стихов. Об его успехах мне рассказывал Иван Ерошин. В «Литературной газете» я прочитал рецензию В. Лебедева-Кумача на книгу стихов «Застава». Отмечая «аромат подлинной поэзии» в сборнике Н. Титова, «фабульность и четкую сюжетность стихотворений», Лебедев-Кумач приводил отдельные строфы. Я почувствовал, как вырос поэт за десять с лишним лет.

Через семнадцать лет мы встретились с Николаем Ильичем в Алма-Ате случайно, в автобусе. Я ехал на сельскохозяйственную выставку посмотреть съемки фильма «Четверть века» по моему сценарию, а у Николая Ильича было задание «Казахстанской правды» дать статью об открытии выставки.

Народу собралось много. Мы прошли по территории выставки. Николай Ильич оглядел плакаты глазом опытного газетчика и достал блокнот.

— Все цифры тут есть. Статью я напишу за полчаса. Пойдем сядем куда-нибудь в тень.

В это время появился Герой Советского Союза, украшенный орденами и медалями, — Талгат Бегельдинов. Кинооператоры и фотографы стали его снимать. Светило солнце, но тут вспыхнули еще два юпитера.

— У летчиков, как в поэзии! — сказал Николай Ильич. — Помнишь Иеске? Знаменитый летчик был, говорят, первым Гиндукуш перелетел, а слава его обошла. Наш карагандинец Нуркен Абдиров повторил подвиг Гастелло и погиб. Тоже сейчас так встречали бы. Я о нем стихи написал. Хочешь, прочту?

Он начал читать. Мое внимание остановила строфа:

И в этот миг машина у Нуркена Вдруг задымила, вздрогнула, как конь, Которому в глухой степи мгновенно Зажала ноздри злобная ладонь.