На литературных перекрестках - Николай Иванович Анов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Об этой байге я послал статью «На Куяндинской ярмарке» в московский журнал «Рабоче-крестьянский корреспондент». Ее напечатали в номере восьмом за 1925 год.
С Исой Байзаковым я пробыл в Куяндах до окончания ярмарки. Встретились мы с ним осенью того же года в Кзыл-Орде, куда акын приехал, получив приглашение работать в создаваемом казахском театре.
Иса пришел ко мне вместе с Хаджи Муканом, певцом Амре и артистом Серке Кожамкуловым. Так началась моя дружба с актерами. Примерно в это время Наркомздрав попросил меня написать пьесу для кружков художественной самодеятельности. Пьесу я сочинил с большой охотой и прочитал ее для проверки Исе. Он выслушал и сделал несколько замечаний. Одно из них крепко засело в моей памяти.
— Вот ты пишешь, джигит поднес возлюбленной цветы, алтайские розы. Это неправильно. Мы, казахи, живем в степи. А там цветов много, особенно весной, целое море. Вышел джигит из юрты, наступил на цветок и даже не заметил. Убери это место. Так не бывает.
Пьесу «Исцеление» перевели на казахский язык. Казгосиздат напечатал арабским шрифтом тысячу экземпляров. Только что родившийся казахский театр включил ее в репертуар и даже повез на летние гастроли. Играли в ней Калибек Куанышбаев, Серке Кожамкулов, Иса, Амре и, если не ошибаюсь, Елюбай Умурзаков и Капан Бадыров.
В том году я расстался с Исой Байзаковым и никогда больше его не видел.
В 1947 году я встретился в Москве с детьми умершего Исы — дочерью Макен и сыном Ертысом. После разговора с молодыми студентами у меня появилось желание выполнить совет Горького написать об Исе и Амре.
В 1948 году я приехал в Казахстан. Мне хотелось найти людей, друживших с Исой.
Просматривая книгу А. В. Затаевича «Тысяча песен казахского народа», я обратил внимание на мелодии Исы Байзакова, жителя Павлодарского уезда, Кзыл-Агачской волости, аул № 9, — «Какен», «Манш-Канчи», «Жар-Жар», «Танысу» и «Бике».
Бике — женское имя. Значит, существовала женщина, которая в жизни Исы, видимо, сыграла значительную роль.
Я отправился к композитору Ахмету Жубанову. Он посоветовал поискать ее в Семипалатинске или Павлодаре.
— Возможно, она жива, ей еще нет пятидесяти лет.
Я поехал в Семипалатинск и нашел следы Бике. В этих поисках мне помог педагог Галиакбар. Действительно, Бике жила в Семипалатинске, Исе она нравилась, говорят, он хотел на ней жениться. Благодаря этой ниточке я написал не повесть, а роман «Крылья песни».
Заслуженная артистка Казахской ССР Макен Байзакова недавно рассказала мне любопытные подробности, проливающие свет на любовь ее отца Исы к Бике.
— В Омской области проживает Шамке Абельдинов, старый друг акына. В тысяча девятьсот тридцать первом году Иса приехал в аул, где жил Абельдинов. Весть о его появлении собрала всех жителей. Желая доставить почетному гостю приятное, Шамке запел «Куралай-Слу». Он успел пропеть только половину поэмы, как Иса вырвал у него домбру и закончил песню сам.
— Это что-то новое! — удивился Шамке. — В твоей поэме этих слов нет. Не так ли?
— Да, этих слов нет, — согласился Иса, возвращая домбру. — После я тебе все объясню.
Когда они остались наедине, Иса сказал:
— Я слушал, как ты пел про Куралай, и вспомнил Бике. Она возникла передо мной, как живая. Ведь поэму я начал писать, когда увидел ее и полюбил. Твоя песня напомнила мне мою неудачную любовь. Я до сих пор не могу забыть Бике и никогда не забуду.
Мне не пришлось видеть Александра Викторовича Затаевича, сохранившего для потомков пять мелодий Исы. В своем труде он расценил Байзакова как «образец талантливого казахского самородка. Его стихотворные импровизации на заданную тему из публики или просто на брошенное оттуда восклицание — вызывало на моих глазах удивление и восторги не только широкой аудитории, но и отдельных серьезных и компетентных ценителей».
Мой друг доктор искусствоведения Борис Григорьевич Ерзакович рассказывал:
— Иса Байзаков принимал активное участие в создании первых музыкальных спектаклей. Его песни, поэтические и инструментальные импровизации и поныне бытуют в народе, как безымянное творчество. Многие его мелодии творчески использованы казахскими композиторами в операх. Напетая им народная песня «Гакку» вошла впоследствии без каких-либо изменений в оперу «Кыз-Жибек», стала популярной по всему Советскому Союзу.
Мухтар Ауэзов высоко ценил импровизаторское творчество Исы, исключительно интересное и редкое, заслуживающее глубокого уважения и похвалы современников.
Иса Байзаков, выдающийся поэт-импровизатор, музыкант, артист вошел в историю советской литературы как первый акын, проложивший путь от устной поэзии к письменной. Его поэмы «Красавица Куралай», «Сказки пастуха», «В предгорьях Алтая», «Кавказ», «Акбопе» ждут своего вдумчивого переводчика на русский язык.
ПОЭТ-ПРАВДИСТ
Ивана Ерошина я впервые увидел в редакции дореволюционной «Правды» в четырнадцатом году. Он деловито сбросил со спины зеленый ящик и протянул Константину Степановичу Еремееву две странички, вырванные из ученической тетради. В тот день я узнал, что Ерошин — поэт, а торгует средствами для уничтожения крыс. В памяти от этой встречи остались пышные, слегка вьющиеся волосы и серые с голубизной радостные глаза юноши, похожего на некрасовского коробейника.
Стихи Ерошина я читал в «Правде». Как и многие поэты-правдисты, он посещал Народный дом графини Паниной, где в «вечерних классах» училась рабочая молодежь, самая передовая и талантливая в то время в Петербурге. При доме существовал первый в России дореволюционный театр для рабочего зрителя, созданный известными артистами П. Гайдебуровым и Н. Скарской, родной сестрой Веры Комиссаржевской. «Вечерние классы», выступления видных лекторов-марксистов и необычный театр привлекали передовую молодежь.
Война помешала Ивану Ерошину поступить в «вечерние классы»: его мобилизовали в армию.
Вновь я встретился с ним спустя пять с лишним лет в Омске в общежитии сотрудников редакции «Советской Сибири». Доброволец-красноармеец, он пришел в Омск с политотделом Пятой армии, разгромившей Колчака. Здесь Ерошин и остался работать в редакции газеты «Советская Сибирь». К нему очень душевно относился редактор Емельян Ярославский, сотрудники полюбили его за тихий нрав, и в Сибири рязанский поэт обрел вторую родину.
У
