Такой была наша любовь - Мари Сюзини
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Each day just goes so fast…[34]
— Уйдем! — говорит Фабия.
Love me while you can,
Before I am a dead old man…
Each day just goes so fast…[35]
— Я хочу домой… немедленно…
VIII
Дойдя до набережной Сен-Мишель, Фабия заглядывает в лицо Матье — худое, нервное лицо, освещенное ярким светом, — и спрашивает себя: почему они все еще вместе — двое людей, внезапно свернувших со своего пути… И отчего так бьется сердце? Неужели в нем еще живет любовь? Иначе откуда эта щемящая нежность, эта боль? Весь этот вечер был напоен музыкой и еще чем-то, что должно было вырваться наружу и обрести смысл или по крайней мере принести успокоение… Словно ничто никогда не прерывало их истории…
Баден-Баден… Он точно передышка после бега — затерянный среди житейской суеты Баден-Баден с его розами и липами… Мир мечты, мир отдохновения, где сердце, которое слишком спешило жить, обрело наконец покой… Цветы и газоны вдоль реки Ос, не тронутые войной, были настолько нереальны, что хотелось потрогать их рукой… У входа в аллею Лихтенталер мы наклонялись над розами, чтобы вдохнуть их аромат. А по утрам нас будили проникавшие сквозь закрытые ставни солнечные лучики, постепенно таявшие в глубине комнаты. Запах роз, запах прошлого… тихая жалоба уходящего времени… Любая жизнь на расстоянии кажется призрачной, выдуманной… Баден-Баден… Это все словно уже было когда-то — и наша любовь, и мой страх, что я не сумею исчерпать ее до конца… Я хорошо понимала, что все это никогда больше не повторится: ни любовь тех дней, ни желания той поры…
Баден-Баден… Тихо наплывающие и баюкающие нас отзвуки былого. Жизнь напоминает музыкальную тему, бесконечно повторяющуюся в разных вариациях, сменяющих одна другую, но в памяти остается лишь первая нота — остается и звучит долгие годы… И все же только с последним звуком мелодия полностью обретает свою силу… Никому не дано повторить ее снова… А пора любви так коротка, она проходит так быстро…
Вы въезжаете в город (независимо от того, едете ли вы по шоссе или по железной дороге) по Лангештрассе, которая проходит вдоль реки Ос. Затем за Бадишер Хоф (поворот направо) вы попадаете на Гинденбургплац… Здесь начинается знаменитая аллея Лихтенталер — безусловно, самое красивое место прогулок в Баден-Бадене. Окаймленная великолепными деревьями, она тянется вдоль берега реки Ос до пригорода Лихтенталя (см. стр. 376; 30 мин. пешком, проезд на машинах запрещен).
Баден-Баден — город вне времени и пространства. Город, где все родилось, чтобы потом умереть, рассеяться вдали…
Дверь квартиры открылась еще до того, как лифт остановился на этаже. Франсуа стоит в дверях, заложив руки за спину. Он смотрит на нее спокойно, как будто в этом ее появлении среди ночи нет ничего необычного. Встретив его взгляд, Фабия невольно отпрянула назад, ухватившись рукой за открытую дверцу лифта, словно намереваясь снова спуститься вниз. Ей захотелось убежать. Но уже поздно.
Он говорит:
— Я не мог понять, куда вы пропали.
Она смотрит на него так, словно видит впервые. И медленно, бесшумно закрывает за собою дверцу лифта. Он отступает в сторону, слегка наклоняется, пропуская ее вперед, и защелкивает за ней замок.
— Знаете ли вы, который теперь час? — спрашивает он.
В его голосе никаких признаков беспокойства или удивления. Ни тени упрека. Он лишь констатирует факт — ничего больше. Она не отвечает.
— Мы ждали вас, — говорит он, — но потом все же сели обедать.
Фабия идет нетвердым шагом, нащупывая пол кончиком ноги, прежде чем поставить ее целиком, — словно шагает по ступенькам. Добравшись до гостиной, она падает на диван. Покрытый желтым ковром пол, мягкий свет, неожиданно огромная комната… Она рассматривает ее, откровенно пораженная и даже немного растерянная, словно видит впервые, словно все вокруг — чужое. Резное дерево, кресла, обитые гобеленом, комод работы Русселя, эскиз Теньерса и эти странные настольные часы из зеленоватого рога, укрепленные на стеклянном панно. На камине в стиле Режанс — статуэтка, лошадь эпохи Тан. Нет, это не ее дом. Но вот несколько небольших черных дырочек в разных местах на ковре — реальные признаки жизни в этом великолепном интерьере. Как ни старается она быть осторожной, все равно на пол иной раз падает крошечная алая искра, которую она тут же гасит ногой, но, увы, искорка уже прожгла маленькую темную дырочку. Когда это случается в присутствии Франсуа, он делает вид, будто ничего не замечает, но она-то знает, что… ей следовало быть осторожной. Ведь эти ковры вытканы на мануфактуре Савоннри. Сам Франсуа не курит и не пьет. Ни одной сигареты, ни одной рюмки вина. Каждое утро в любую погоду, открыв окна настежь, он делает гимнастику йогов: упражнения для дыхания и брюшного пресса. По средам и субботам во второй половине дня играет в гольф, по воскресеньям ездит в спортивный клуб «Рейсинг».
— Ну и что же вы видели?.. — говорит он. — Бог знает что скрывается за этими громкими словами о революции… А если посмотреть на этих деятелей вблизи… За один день общество не перестроишь…
Перед комодом квадрат ковра нежно-желтого цвета — такого, каким он был в первые дни. Франсуа раскладывает здесь свой молитвенный коврик, привезенный им из Тегерана, потому-то в этом месте ковер и сохранился. Обычно, когда Долорес убирает квартиру, она обязательно кладет маленький коврик как раз на этот желтый четырехугольник, оставшийся девственно чистым. По-видимому, сегодня утром ее мысли были заняты чем-то другим, быть может, событиями в городе… Долорес обеспокоена тем, что происходит на улицах, еще больше, чем Франсуа. Она не перестает твердить, что в Испании все начиналось именно так. Точно таким же образом.
— Правительство должно положить конец всем этим безобразиям… — продолжает Франсуа. — По-моему, эта их культурная революция — просто разгул страстей. Молодые люди смотрят слишком много ковбойских и гангстерских фильмов. Политическая власть в руках молодежи… всем известно, к чему это может привести — к анархии…
Голос у него, как всегда, спокойный, низкий, лишь иногда в нем звучат странные металлические нотки, которые прорываются в самых неожиданных местах, без всякой связи с тем, что он произносит. Фабия смотрит на него с нескрываемым удивлением.
Он продолжает:
— Так или иначе,
