Такой была наша любовь - Мари Сюзини
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Знаешь, я тогда была в таком отчаянии… В таком отчаянии… Может быть, это произошло потому, что он любил меня… А потом, ты знаешь… со временем… Я думаю, что и я его по-своему люблю. В конце концов, это естественно, не так ли? Я действительно была в полном отчаянии… Правда, несчастье — еще не смерть… несчастье — это смерть при жизни.
— Ты, по всей вероятности, преувеличиваешь.
Вспыхнув, она снова подносит стакан ко рту.
— Нет, я это хорошо знаю.
— Прости, я не хотел… Я не хотел говорить тебе этого, — произносит он быстро. — Но нельзя все же желать смерти…
— Есть вещи, о которых не следует говорить вслух. Не надо об этом…
Некоторое время они молчат. Затем Фабия тихо возобновляет разговор:
— Посмотри, как они танцуют… Невозможно глаз оторвать!
— Почему ты не пьешь?
Она допивает виски маленькими глотками, затем осторожно ставит стакан, словно боясь разбить его.
— Мы снова вместе… это невероятно… невероятно… В этом безумном круговороте. Как будто мы ничего и не делали со времени нашего знакомства, как только бежали, спешили куда-то… чтобы неожиданно встретиться здесь… И снова бежать? Но куда, к чему?.. К смерти… на рассвете…
Он обнимает ее за плечи.
— Уедем вместе.
— Уже не могу… Это все уже далеко… Слишком поздно…
— Да нет же, уверяю тебя…
Но она повторяет, словно не слышит его:
— Всегда оказывается слишком поздно…
Она сжимает руки.
— Я знаю, что это я во всем виновата. Мне не надо было искать тебя, не надо было приходить сюда.
— Напротив, ты поступила правильно. Ну выпей еще виски, хочешь?
И так как она не отвечает, он делает знак гарсону.
— Да, я, пожалуй, еще выпью, — говорит она машинально. — Хотя, мне кажется, я и без того уже пьяна…
Она обхватывает руками голову.
— Все перепуталось… Верно говорят: живешь, не зная зачем… А я-то думала, что уже все забыто…
Гарсон убирает со стола пустые стаканы.
— Принесите еще виски, — говорит Матье.
— Не стоит. Идем, ведь нам уже больше нечего сказать друг другу… Жизнь проходит так быстро… Так быстро.
Теперь она берет его за руки.
— Я вот что хочу у тебя спросить, Матье… Почему ты и я… почему мы без конца расстаемся? Почему, скажи мне?
— Если хочешь, давай останемся вместе, по крайней мере хоть на сегодняшнюю ночь, согласна?
— Да не сердись ты… И все-таки почему?
— Сегодня я что-то не очень хорошо тебя понимаю…
— Послушай, мне и в самом деле пора домой.
Однако она не делает ни малейшего движения и держит руку Матье в своей, продолжая смотреть на него.
— У каждого своя боль, — говорит Матье.
Он слегка откидывается назад и закрывает глаза.
— Ты плохо себя чувствуешь? — обеспокоенно спрашивает она.
— Нет, только вдруг стало как-то не по себе.
Он берет стакан, рассматривает его, а затем подносит ко рту.
— A вот что у нас с тобой действительно необычно… — задумчиво произносит она.
— Что же? — спрашивает Матье.
— …то, что никогда ничего не кончается.
Кларнет играет душераздирающе нежную мелодию.
— Не надо нам было расставаться. Я же тебе говорил.
— Матье, что такое жизнь?
— Не пытайся всегда все понять… Мне тогда казалось, что ты знаешь, куда идешь… а ты в один день вдруг все изменила, всю свою жизнь. Вернее, нашу…
— Что ты этим хочешь сказать?
— Давай уедем! Сейчас же, сегодня ночью.
Он берет ее за руку. Она резко отстраняется.
— Фабия, ты мне не доверяешь?.. Я думаю, на этот раз драмы не будет…
Она смотрит на него отчужденно и произносит спокойным голосом, тщательно выговаривая слова:
— Я тебе сказала… Впрочем, нет, я этого пока еще не говорила… Я привыкла. К его квартире, к порядку. К тому, что каждая вещь на своем месте… Я теперь даже хожу в церковь, представляешь? Он так хочет. В конце концов привыкаешь… ко всему. И он тоже… Я думаю, это идет от одиночества. Ну, а остальное ты знаешь.
— Я тоже не знаю, к чему иду. Я слишком занят, чтобы думать об этом. Занят тем, что зарабатываю деньги и трачу их. Я часто говорю себе, что когда-нибудь потом…
— «Потом» не бывает… — говорит она. — Однажды наступает такой момент, когда ничего уже не происходит, ничего… Ты не находишь, что люди в конце концов начинают походить друг на друга? Они играют словами, как безделушками. Это трогает, это приятно… И однако, все эти слова… Рано или поздно все начинают говорить одинаково… все…
В зале тяжелая духота. Лампа бросает на лицо Матье лиловатые блики. Фабия смотрит на него, словно потрясенная тем, что видит.
— Личность человека стирается…
Она наклоняет голову.
— Все гораздо проще, чем ты думаешь… Я просто привыкла… И знаешь, — она снова пристально всматривается в его лицо, — больше ничему уже не верю… Мне кажется, что вокруг меня не люди, а сверхсовершенные машины… Забудут однажды их включить… и наступит смерть.
Он принужденно смеется.
— Ну что? Еще немного виски?
Она смеется тоже.
— Да, да, я выпью еще.
— Вы давно вместе?
— Да…
Она трет глаза.
— Пожалуй, пора возвращаться домой.
— Но ведь я еще здесь!
— Ну что ты сердишься? — говорит она. — Мне и в самом деле давно пора домой.
Но сама по-прежнему не делает ни малейшего движения.
— К тому же, — говорит она, зажав руками уши, — я больше не могу слышать этот кларнет.
— Да, верно…
— Ну идем же!
Фабия почти кричит. Люди оборачиваются в ее сторону и шепчут: «Тсс!» Матье достает бумажник, вынимает оттуда маленькую фотографию и протягивает ей.
— Посмотри.
— О! — говорит она. — Он похож на моего сына. И на тебя. Как странно…
Она внимательно рассматривает фотографию.
— Если хочешь, я подарю ее тебе.
— Да… да…
Она кладет фотографию в карман.
— А у меня нет с собой никаких фото, все у меня не так, как у людей… Знаешь, иной раз я о них совсем забываю — и об одном и о другом. Забываю совершенно. Забываю иногда, что я замужем… что у меня есть сын. Я плохая жена и, наверно, плохая мать.
Кларнетист кончил играть, но аплодисменты раздались не сразу. В лучах прожектора его черное лицо кажется очень усталым, а в глазах — бесконечная доброта.
— Я иногда спрашиваю себя: неужели этот ребенок, который всегда всем доволен, родился у меня…
Снова появляется певец в сопровождении мальчиков в круглых очках и объявляет песню битлов: «Love to you»[33].
Матье развязывает галстук и расстегивает воротничок рубашки. Негр, выждав минуту, начинает едва заметно раскачиваться, освещенный лучами прожекторов.
