Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников

не поделаешь. Раззадоривают Емелю: «Может, и не будем мы тебя в ледяной купели мочить, помилуем, назови нам только своих сообщников да пособников большевичьих».

Воспрял Емеля, в бесстыжих глазах надежда вспыхнула, усмехнулся он криво и врет: «А вот он, ваше благородие, главный пособник комиссарский перед вами и стоит, хворым прикидывается». «Хозяин?» – не поверил офицер. «Он самый, ваше благородие. С него и таких, как он, все беды и начинались: накануне войны отпустил он из-под конвоя беглого политического, из террористов. Его потом вся жандармерия и казаки искали, да он как в воду канул. А был случай – вон того, что под порогом лежит, выручил. Когда у Осипа коня убили, он его из самой гущи германцев выхватил и вывез».

«Чем оправдаешь, казак, измену свою перед отечеством?» – допрашивают Ивана. «Какая же это измена, господин офицер, если казак своего земляка у противника отбил? – не согласился Иван с Емелиным наветом. – И политического я не отпускал: лодку волной перевернуло – я и сам едва выплыл. А арестанта, должно быть, на дно кандалами утянуло». «Выходит, что утопил ты беглого каторжанина?» – заинтересовался офицер. «Вроде бы так получается», – пожал плечами Иван. «И не жалеешь?» – «А чо его жалеть – одним большаком больше, одним меньше...» – продолжал выкручиваться Иван. «Это верно, жалеть краснозадых нечего», – весело согласился офицер.

«Не верьте ему, ваше благородие, – испугался за себя Емеля. – Вся станица знает, что на деньги политического Иван этот дом возвел...» «А вот мы сейчас проверим, кто из вас больше брешет, – усмехнулся ротмистр. – Клейменов, иордань готова?» «Так точно, готова!» – выпучил пьяные глаза казак. «Ну так ведите всех троих к святой купели – поможем богоотступникам от грехов очиститься».

Марья, как эту речь услышала, выскочила с иконой из боковушки и стала на пороге: «Остановитесь, заклинаю вас святым Николою!» Бабу с раздражением швырнули на пол и, перешагивая через нее как через колоду, поволокли жертвы к Иртышу.

Под вечер, как обычно, подмораживало, и под босыми ногами Емели и Осипа снег сахарно похрустывал. Тонкое стеклышко ледка на обширной проруби от пробы его штыком побежало трещинами и покрылось темной пахучей водой. «Загар начинается – рыба должна к проруби идти. Попробовать бы ее сачком почерпать», – подумалось некстати Ивану.

«Держи, казак, – протянул ему винтовку ротмистр. – Докажи, что не согрешил перед Богом: помоги христопродавцам в святой купели очиститься. Заодно посмотрим, что и ты за гусь».

Глянул Иван на Осипа и Емелю, стоящих на краю ледяной могилы и попятился: «Оборони, Господи! Не могу я такой грех на душу взять – своими руками однополчанина под лед столкнуть. С Осипом побратимы мы: я ему жизнь спас...»

«Тебе о своей впору задуматься, а его жизнь штыка короче. Окуни нехристя в святую купель, спаси ему на этот раз еще и душу – дважды зачтется перед Богом и атаманом. – Ротмистр вошел в пьяный раж и заерничал перед обреченными. Выкрутив крест из оцепеневших рук трясущегося попика, он шагнул на край проруби и сунул крест к губам Осипа: – Прими причастие, красно...» Не успел договорить окаянный: угрюмый бородач Осип перехватил нечестивую руку и, приподняв тщедушного в железном объятии, сделал назад свой последний шаг. Мелькнули щегольские сапоги, сабельные ножны, и холодом брызнула и зазвенела ледышками прорубь.

Растерявшиеся стражники, толкая один другого, кинулись было к проруби, еще на что-то надеясь. Но в ней лишь колыхались осколки льда и плавала офицерская шапка. Ее зацепили штыком и тряхнули. Серая мерлушка уже потеряла тепло, на ней застывали капли и жутко блестела жестяная эмблема карателей – мертвая голова. Мертвая.

За суетой вокруг проруби стражники упустили из вида другого приговоренного – Емелю, а когда спохватились – его белая рубаха и подштанники мелькали далеко по реке. Сгоряча защелкали из винтовки навскидку, почти не целясь и с колена, стараясь разглядеть цель в сумраке и поземке. И, поняв, что не попасть, бросились вдогонку, на ходу снимая тяжелые полушубки.

В пылу погони про Ивана забыли, и он, вслед за подобравшим рясу батюшкой Адамом, побежал от страшного места. «Не отставай, схоронимся в храме», – проверещал на бегу запыхавшийся попик.

В наступившей темноте растворились и беглецы, и преследователи, и ледяная могила, и втоптанное в снег распятие. На Иртыш падала тьма.

В этой тьме ушел от погони Емеля Казаков и, семь верст пробежав по зимнику, попал прямо в горячую баню мужика-переселенца, что жил на выселках. Неробкий вятский мужичок вытолкал в предбанник свою разомлевшую от жары половину, содрал с незваного гостя одежду, плеснул квасом на каменку и, не жалея сил, заработал пихтовым веником...

Сам Бог или, скорее, черт помогал тогда Казакову. Не знал хозяин бани, что через десяток лет спасенный им, уже в составе тройки, снова явится к нему на двор, чтобы разорить, раскулачить и выселить на холодный Север своего спасителя. Поболел, но выжил на беду Казаков.

А Иван отсиделся у отца Адама до ухода стражников и вернулся к не чаявшей уже его снова увидеть Марье.

А потом красные одолели белых, прогнали их за Иркутск и в азиатские степи, и тогда в Прииртышье на короткое время наступило спокойствие. На очень короткое.

Истощенная революцией и гражданской войной красная Россия изголодалась до полусмерти: еще шаг – и повалится. А вместе с ней и власть тех, кто привел ее на грань голодной гибели. Насытить миллионы голодных глоток и спасти власть Совнаркома могла одна лишь сибирская земля, где крестьяне и казаки тяжким трудом на неплодородной пашне сумели стяжать своим семьям кое-какой достаток и хитростью сохранить его от разорения белым воинством.

Хлеб тогда брать хорошо, когда он обмолочен и провеян, в сусеках да в закромах сохраняется: подъезжай и выгребай готовенький. А когда он в скирдах и кладях в полях, да под