Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников

случись этого – кормить бы нам рыб за компанию. Так что твое добро тебе добром и откликнулось...» «Выходит – видит Бог», – заключил казак. «Выходит – видит», – согласился беглый. «Получается: с Божьей помощью, но мы друг друга от смерти выручили, – продолжал свои размышления Иван. – В казачьем обычае брататься, когда такое случается. А как с тобой брататься, если я даже имени твоего настоящего не знаю».

«Что в имени тебе моем? – усмехнулся арестант. – Несколько их я носил – ну, скажем, Лев. А по фамилии... Падунский. Если получишь весточку от Падунского – так и знай: от меня. И прощай, побратим: дальше у нас пути расходятся. Мне – к товарищам, а тебе домой, к женушке. Доложи своему хорунжему, что лодка перевернулась и кандальник с железом на ногах на самое дно ушел. Пусть начальство почешет в том месте, которым думало, когда меня в кандалы наряжало. Закон не только для социалистов, но и для казачьего начальства одинаково писан, и за самоуправство может строго спроситься. Ну, прощай, брат-казак. И гляди веселей – не жалей, что своего побратима и спасителя не пришлось в крепость сдать: нашего брата на твой век еще хватит. Пойду я, пока ты в себя не пришел и не надумал глупостей». С этими словами Лев Падунский поднялся с песка.

«Постой! – остановил его конвоир, доставая из кармана гимнастерки мокрую десятку. – Возьми на дорогу, сгодится». «Вот за это спасибо! – расцвел белозубой улыбкой Падунский. – Без денег мне конец: воровать не умею, побираться не смогу... Опять ты меня выручаешь, казаче. Но за нами не пропадет – верну. Впрочем, если мой сундучок выплыл и по пути тебе попадется – возьми себе, там рублей двести».

И разошлись по песку каждый за своей долей: беглец вверх по реке, казак – вниз по течению. Не так уж далеко разошлись – и точно, как предсказал арестант, на песчаной отмели отыскался зелененький сундучок: вынесли его волна и течение. Достал его Иван, хотел было вдогонку за хозяином кинуться, но спохватился, что не догнать длинноногого. Достал тогда нож из-за голяшки, подковырнул дно у сундука, вынул ассигнации, а сундучок в береговые кусты забросил.

Любой дороге конец бывает. Дотащился и Иван до людей. Отоспался, отмылся и доложил начальству: так и так, Падун-гора рухнула, лодка опрокинулась и ее унесло, а арестант в железах утоп.

«Как так! – взъярилось начальство. – Да ты сам его утопил, чтобы в город не везти, а на празднике пьянствовать! Вишь, морда вся опухла!» – «Не пью я. А лицо от комаров опухло». – «Молчать! В престольный праздник одни вольнодумцы не пьют. Если не утопил – значит, выпустил. Потому и лодки нигде нет. Сознавайся: продал бродяге казенную лодку?» – «Не продавал, найдется лодка». – «Ясно, что найдется – не иголка. Доплывет бродяга куда ему хочется, да и отпустит по течению, как будто сама ушла». «Не виновен я», – стоял на своем Иван. «Это мы решим – виновен или не виновен», – заявили ему начальники. И на всякий случай посадили дурака в холодную, а себе заказали из лавки четверть хлебного вина для облегчения души и обострения умственности.

После первой чаши решили, что прав урядник и Иван ссыльного, благословясь, утопил «за веру, царя и отечество» и чтобы не плыть в дальнюю дорогу. После второй чаши пришли к выводу, что прав подхорунжий и Иван беглого выпустил, лодку с веслами продал и деньги промотал в городе, потому как всякий бы так сделал, а по-другому и поступить невозможно. После третьей возникла версия, которая всем особенно понравилась, что Иван и бродягу утопил, и лодку пропил. В общем, мнения разошлись. Для прояснения мыслей пробовали закусывать тертой редькой со сметаной и тертым хреном с чесноком и уксусом. Не помогло. Тогда налили и приняли еще под свежую осетринку, чем несомненно угодили Богу, поскольку он спустил им благодать сойтись во мнении, что не важно, утопил или выпустил Иван опасного преступника, а важно, что того теперь и в помине нет. И что казак, несомненно, для войска ценней, чем самый знаменитый каторжник для тюрьмы. А потому, оставив казака Ивана Разбойникова в подозрении, вызвали его к столу на последнее испытание – испить царскую чашу. Если согрешил казак против царя-батюшки, то водка в горле колом встанет, поперхнется Иван и подавится. Серебряную стопку с императорским вензелем вручил уряднику сам бывший наследник престола, а нынешний император Николай Второй во время своего путешествия по Иртышу на пароходе, в знак восхищения способностями сибиряка в выпивке, песнях, плясках и стрельбе по цели.

Царскую стопку наполнили до краев и повелели Ивану выпить. Казак принял не дрогнув, не расплескал ни капли и даже не поморщился, что было принято как знак благонамеренности и безгрешия. После чего и был отпущен с наказом лодку сыскать. А в город решили не доносить: беглец был из чужого округа.

Тем бы оно и закончилось, да остался Иван в подозрении: то ли убил, то ли выпустил. Вдобавок отыскался сундучок зелененький, а в нем письма арестанту и вскрытое второе дно: кто его вскрыл – уж не Иван ли? И на какие деньги Иван новый дом отстроил, размером не меньше прежнего? К тому же и ямскую гоньбу забросил – снова занялся промыслом и хозяйством. И хотя еще не успели обжиться в дому как следует и вместо перины спали на толстом войлоке, а новорожденного сына качала Марья не в зыбке, а в берестяной люльке – самовар купить смогли и за казенную лодку рассчитались. А когда по зиме из-под Тюмени нагрянули в станицу маляры и Иван заказал им расписать новую горницу красными цветами и райскими птицами, то и того хуже раздразнил завистников. Смотреть на художество ходили семьями, восхищались, ахали, а думали об одном: Иван несчастного арестантика либо прикончил, либо за выкуп выпустил.

Однако чесать языки никому не запретишь, и Бог с ними. Неплохо зажили Иван с Марьей и разорение от пожара стало понемногу забываться, как вдруг грянула новая беда – война с германцами. Значит, идти казакам служить отечеству.

Собрались, погуляли напоследок дружки-годки Осип Караульных, Евсей Клейменов, Яков Ямщиков, Емельян Казаков, Антип Старшинов и Иван Михайлович. Пароход