Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников

Федька, хотя и Сукин и Гнида, умел со своими сельчанами ладить и обращаться настолько обходительно, насколько позволяла воспитанность бывшего коновала. Вопросу об опиуме для народа красный лавочник почти не удивился, словно того и ждал, и пояснил, что верно, есть такое лекарство опий, которое народным считать нельзя, поскольку на огородах и поскотинах он не произрастает, а производится жидами в аптеках и входит в состав многих лекарств как обезболивающее и успокоительное. Навроде желудочных капель, которые у него в лавке имеются.

В доказательство Федька выставил на прилавок зеленый бутылек с косо приклеенной этикеткой. От зелья любопытствующие отшатнулись и, спешно покинув лавку, долго еще рассуждали о нем на берегу. Казалось непонятным: если и опиум и религия предназначены для народа, чтобы снимать и успокаивать боль, которой кругом уж очень поднакопилось, то зачем их нужно Емеле непременно искоренять из жизни и обихода. Разве мало вокруг горя, боли и мятушихся неприкаянных душ, мало злодеев, жаждущих покаяться и облегчить себя, мало грешников, мечтающих очиститься перед Господом. Или просто утешиться, забыться от мерзостей бытия, как в сон погрузившись в молитву, и вознестись душой к Господу... Наложить руку на это последнее, отобрать надежду, испятнать, изгадить мог только последний нехристь, сродни Пилату.

Казаков, с целой сворой молодых безбожников, заявился однажды в храм и, прервав службу, произнес проповедь, в которой доходчиво объяснил верующим, что почитаемый ими крест вовсе не символ святости и духовного очищения, а, наоборот, с древнейших времен орудие пытки и убийства. С помощью креста казнили рабов, восставших против тирании в Древнем Риме, и с тех пор он является олицетворением человеческих мук, смерти и тления. По этой самой причине крестами отмечают могилы, в которых покоится прах, и купола церквей, в которых молятся на прах, мощи и загробный мир.

Из сказанного следует, строго добавил Емеля, что свободным гражданам пролетарской республики никак не присело поклоняться символам пытки, убийства и смерти. Что все это сплошное мракобесие, призыв к белому террору и контрреволюции. А потому всякое поклонение кресту отныне отменяется, и поскольку ни один человек не родится под печатью рабства – крестом, продолжал вещать Емеля, то символ этот неправильный. Каждый пролетарий родится свободным под своей звездой, счастливой или не очень, и она светит ему всю жизнь. А если гаснет или срывается, то только когда он умирает своей смертью или волей революционного трибунала обрывается жизнь под ней рожденного. Тогда и говорят: вон звезда покатилась – чья-то жизнь оборвалась Пятиконечная же звезда, символ революционного пролетариата, не закатится никогда и будет вовеки освещать путь человечеству к светлому будущему и мировой революции.

Отныне и навсегда свободные трудящиеся, отказавшись от мрачного креста при жизни, не примут его и после смерти. И на братских могилах по всей стране вместо угрюмых шести- и восьмиконечных чудовищ воссияют пятиконечные красные и золотые звезды.

А потому прибежище мракобесия и белогвардейщины – храм Николы-угодника, носящего имя последнего царя, с сего числа следует закрыть, ценности конфисковать в доход государства, крест с купола снять, а на его место водрузить звезду. Само же здание использовать на общие нужды, какие объявятся.

Скованную из железных полос пятиконечную звезду горластые комсомолисты с трудом укрепили на место креста, отчего купол как бы потух. Ржавое коричневое железо звезды издалека напоминало решетку, вызывало горечь во рту и желание сплюнуть. Что и делал отец Адам, проходя мимо. За это его, чтобы не слонялся без дела и не смущал несчастным видом сельчан, с семейством и малым багажом отправили на Север, обживать пустынные территории и исправляться.

Между тем в далекой от сибирской глуши метрополии все не успокаивалось гражданское несогласие и шла борьба теперь уже за личную власть. По всей стране разоблачались террористы, шли аресты троцкистов и агентов международного капитала, срывались маски с наймитов иностранных разведок, проникших в государственный и буквально пронизавших партийный аппарат под видом старых большевиков-ленинцев. Бдительное ОГПУ не дремало.

Однажды юный пионер Петька Разбойников, готовясь к политинформации по текущему моменту, просматривая в свежей «Правде» статью, клеймившую позором правых уклонистов в Вооруженных Силах, вздрогнул от знакомой фамилии. Незаметно сунув газету под рубаху, парнишка прошмыгнул мимо занятой тетрадями учительницы, чтобы показать номер отцу.

Иван не торопясь, обстоятельно изучил газету, посмотрел на дату, поинтересовался, кто еще ее видел и читал, и, узнав, что еще никто, полез на полати, где под кучей полушубков сохранялось от постороннего глаза заветное ружье. Серебряная пластинка блеснула на темном прикладе. От резкого движения керосиновое пламя колыхнулось и, отраженное серебром, запрыгало зайчиками на стенах. Иван зашевелил губами, повторяя отгравированный текст: «...помощник наркомвоенмора Лев Падунский». Сомневаться не приходилось: именно на него напустились язвительные газетчики, приписывая и оппортунизм, и троцкизм, намекали на неясные пятна в биографии, в особенности чудесное освобождение из сибирской ссылки, в котором, по слухам, охранка сыграла не последнюю роль. Газета требовала проверить преступные связи высокопоставленного военного и навсегда изгнать его из Рабоче-крестьянской Красной Армии, не дожидаясь результатов проверки, какими бы они ни были.

«Будьте вы навеки прокляты! – не удержался Иван, комкая газетный лист. – Мало им крестьянской крови, теперь друг друга жрать принялись. Но когда лес рубят, щепки порой такие отлетают, что насмерть зашибить могут. Дай-ка мне, сынок, ножик». И, отвернув от приклада пластинку, расплющил ее молотком на пороге. Блесна получилась всем Петькиным сверстникам на зависть. Зубастые хищницы жадно хватались за серебро и попадали на крючок. Кто гонится за блеском – рискует заглотить наживку.

Иван ни за блеском, ни за наживкой никогда не гнался, но острый крючок под собой постоянно чувствовал. И заводил под него этот крюк давний недруг Емеля Казаков. Однако Бог шельму метит: по весне утонул Емеля в том самом омуте, где нашел могилу его соратник Осип Караульных. Было это так.

На Вербное воскресенье вдруг уважил Емеля земляков: разрешил помолиться в закрытой им же церкви. Пообещал, что будет и батюшка. С утра собрались в церквушке верующие, все