Бонсай - Кирстен Торуп

Беру с собой Элин за сцену. Выпиваем по бокалу с актерами. Я обещала Стефану, глядя им прямо в глаза, передать от него привет. Но не могу. Чувствую себя обманщицей, отгороженной от всего и всех роковой тайной. Элин не в состоянии вести светские беседы, зная, что Стефан лежит дома. Вскоре мы покидаем театр и располагаемся в близлежащем ресторане. Заказываем салат с утиной грудкой, однако не можем проглотить ни кусочка. Я рассказываю Элин, что ее отец собирается совершить самоубийство в понедельник. Она никак не комментирует мои слова. Вместо этого подзывает официанта и просит счет. Кладу рядом с нетронутыми тарелками крупную купюру. Сдачи не ждем.

Когда мы возвращаемся к Стефану, Янус все еще у него. Лежа рядом на кровати, он демонстрирует свой новый компьютер. С рыцарской непринужденностью Янус угощает нас принесенными им свежими фигами. Его жизнерадостность, восторг по поводу блаженств, даруемых новым орудием труда, разряжают атмосферу. Азарт Януса захватывает нас, заставляя на миг забыть о смерти. Он игриво размышляет на тему своей будущей деятельности в компьютерной отрасли под слоганом „Каждому взрослому и ребенку — свой персональный компьютер“. Уверен, что страшно обогатился бы и вел роскошную жизнь до конца своих дней, если б не другие планы: подобно Стефану, хочет быть режиссером. Я благодарна ему за то, что он сумел вдохнуть жизнь в семейный склеп. К сожалению, Стефан устал и просит его уйти. Он пригласил Януса на час, а тот пробыл четыре. Янус — единственный, кто способен пробить панцирь Стефана и нарушить его границы. Собрав компьютер, он целует руку Стефану и, избегая дальнейших проявлений чувств, пятится вон из комнаты.

Позже Стефан желает послушать о наших впечатлениях от спектакля. Сам он считает его своим лучшим творением, венцом. Не могу заставить себя произнести вслух, что он утратил здравый смысл и впал в детство, что спектакль поэтому не идет ни в какое сравнение с другими его работами. Это не последнее его творение, а первое. Я спрашиваю лишь, специально ли он сделал из спектакля комедию марионеток. „Ты все неправильно поняла“, — говорит он и продолжает рассуждать об использованном им „эффекте отчуждения“. Он держал персонажей на расстоянии вытянутой руки, чтобы зритель увидел в них себя. Воспринимать спектакль следует разумом, а не чувствами.

У Элин есть мужество, которого мне не хватает, она не боится его критиковать. Заявляет, что спектакль напоминает комедийные фильмы пятидесятых. Она вовсе не осуждает этот жанр, просто это не в ее вкусе. Стефан так легко не сдается. Он кидается на защиту „народного элемента“ как средства эстетического воздействия. „Эстетика есть коммуникация“, — поучительно заканчивает он, оседлав любимого конька. У него были амбиции по поводу Элин, мечтал увидеть ее в театральном вузе, но она не захотела. Слишком часто наблюдала оборотную сторону медали. „Да-да, папочка. Но это все пустые разговоры. А судят не по словам, а по делам“. — „Между нами есть разногласия, но они не должны нас разделять. Я знаю, что я сделал и почему. Это мое завещание“. — „За тобой последнее слово. Умный уступает“, — говорит Элин и касается его щеки. Все как в самый обычный вечер в самой обычной жизни.

Суббота, 29 сентября. День пятый. Лежу с открытыми глазами, охраняя сон Стефана. Не мигая, смотрю в потолок, окруженный красивой скромной лепниной, посередине потолка — розетка со свисающим из нее оборванным абажуром. Слышно тиканье. В квартире нет часов, даже будильника. Это, должно быть, большие часы, главные. Я попала в иную систему летосчисления. Время иного, большего масштаба, находящееся за пределами краткого времени Стефана, которое состоит из этой ночи, завтрашнего дня, завтрашней ночи, послезавтра, ночи в больнице, следующего дня и последней неполной ночи. Я перебираю время Стефана, это и мое время тоже, перевожу его в часы. Семьдесят два часа. Может, на час больше, может, на пару часов меньше. Над этим один господин — Стефан.

Обнимаю его в своей бессоннице и окутываю белым звездным покрывалом бесконечной ночи. Туго спеленала своего младенца. Я предложила остаться на ночь. Он отказался, сказал, чтобы не беспокоилась, шла домой и как следует отдохнула перед завтрашним днем, будет много дел. Нельзя допускать никаких случайностей. После него должен остаться порядок. А для этого ему потребуется моя помощь.

Я нахожусь в огромном пустом пространстве незаменимости. Наконец, через двадцать восемь лет, он стал моим. Я больше не делю его с другими мужчинами и женщинами. Даже с Элин, которая давным-давно выбыла из „похоронного агентства“, решив заняться детьми. Я так долго сопровождала Стефана по маршруту смерти, что теперь пребываю с ним совершенно одна. Мы оставили позади всю жизнь. В мире только двое. Он и я. Последние люди перед всемирным потопом. Я в руках стихии, обуздать которую не в моих силах. Живу в жутковатом будущем, где безбожные люди своей волей инсценируют собственную смерть. Что же это за любовь, увлекшая меня в этот фантастический мир?

Еду к Стефану, готовлю завтрак. Ему по-прежнему плохо, но болей нет. Говорит, ночью спал хорошо, хотя и просыпался из-за кашля. У него жидкость в легких. Привезла ему костяного слоника из Конго. Пусть возьмет его с собой. Он радуется, говорит, что, когда поедет в больницу, оставит на себе серебряную цепочку, мой подарок на день рождения. Мне надо сказать медсестре, чтобы не снимала ее, когда он умрет. Пусть вместе с зубами останется в пепле.

Звоню М., говорю, что время на исходе и я не смогу приехать в Мальмё. Обещаю позвонить, когда все кончится. Он желает мне удачи. В горле стоит ком. Хочется сказать М., что скучаю. Он — последняя ниточка, связывающая меня с реальным миром, и вот этот мир бесповоротно исчезает вместе с ним.

Продолжаем разбирать бумаги Стефана. В глубине шкафа лежат уцелевшие дневники. Спрашиваю: может, выбросить их вместе с бумагами в мусорный контейнер? Но он полагает, это рискованно. Боится, что их кто-нибудь найдет. Придется сжечь, когда попаду на дачу.

Начинаем составлять список приглашенных на похороны. Он хочет, чтобы пришли только близкие, их следует пригласить специально, никакой публичности. В основном актеры, с которыми он был особенно близок. А я мечтала устроить великолепные публичные похороны, куда сможет прийти любой. Он набрасывает черновик пригласительных писем. Прямо как на юбилей. „Мы рады пригласить вас на погребение Стефана, после которого ждем вас…“ и т. д. Подписи — Нина и Элин. „P.S. В соответствии с пожеланием Стефана публичного прощания не будет, среди приглашенных только члены семьи и ближайшие друзья“.

Он предлагает написать в некрологе „после непродолжительной болезни“. Это не будет противоречить тому, что он несколько недель назад заявил в интервью для известной газеты, дабы опровергнуть распространяемые прессой слухи об „ужасной болезни“, которая заставляет его пренебрегать работой в театре. Сам он свято верит в свои слова. „Не желаю, чтобы из меня делали больного. Состояние моего здоровья на данный момент абсолютно нормальное, иначе я не смог бы столько работать. Очень неприятно, когда в прессе о тебе говорят как о человеке, одной ногой стоящем в могиле. Особенно если это не соответствует действительности. Я и правда был болен в прошлом году. Но поправился. Любой публичный человек имеет право заболеть, развестись и умереть, черт возьми, без того, чтобы о нем распускали лживые слухи. Через две недели у меня премьера. О какой же болезни может идти речь?“ — сказал он в интервью. Он прибыл на ту станцию на пути к смерти, где для него перестали существовать действительность и факты.

Я не желаю потворствовать распространению лжи, пусть в некрологе будет просто написано, что он умер. Стефан соглашается. Говорит, что начал путешествие к конечной станции, но наши отношения ничуть не изменились. Мы не позволяем чувствам овладеть нами. „Все это так практично“, — говорю я, не зная, слышит ли он мои слова. За окном какой-то искусственный, тусклый, сумрачный свет, отбрасывающий длинные тени, как при солнечном затмении.

Йоан и его жена Ева — одни из ближайших друзей Стефана, он провел с ними много вечеров за полтора года своей болезни, — они должны прийти попрощаться к двум часам. Стефан переносит встречу на завтра. Хотят прийти Элин с мужем и детьми. А два визита в один день для него слишком. В четыре приходит Элин со своими ребятишками. Годовалая малышка карабкается на деда. Двухлетний внук встает у изножья кровати и тоненьким робким голоском поет старинную датскую песню о Спящей красавице. „Милый ребенок“. Повторяет все куплеты по два раза. Затем наступает тишина.

Забираю внуков в гостиную, играю с ними. Пока мы строим башни из кубиков, Элин с мужем Трольсом беседуют со Стефаном. Он пишет доверенность на имя Трольса, чтобы тот продал его машину. Молодежи нужны деньги. Позже Трольс рассказал мне, что торговый агент, взглянув на доверенность, в которой Стефан написал, что хочет продать машину, потому что ему нужны деньги для длительной поездки, сказал: „Мне можешь не врать. Ведь он же серьезно болен?“