Князь механический - Владимир Ропшинов

– Ага, вот сейчас мы, кажется, и узнаем, для чего все придумано, – прошептал Набоков.

Гучков кивнул.

– А именно, – сказал Щегловитов, – в связи со строительством стеклянного свода и улучшением климата отпадет необходимость в чрезмерно теплой одежде, в частности – в ношении шарфов и прочего, закрывающего лицо. Как вы знаете, полиция неоднократно указывала на недопустимость подобного, имея в виду облегчившуюся возможность для неблагонадежных и преступных элементов, а также лиц, по коим объявлен розыск, с безопасностью для себя перемещаться по улицам столицы. Но, учитывая низкую температуру и сильный ветер, с пониманием относилась к тому, что городские обыватели заматывали лица. Теперь же, одновременно с законопроектом о строительстве стеклянного свода, правительство вносит в Государственную Думу законопроект о регламентировании правил поведения в Петрограде. Запрещается под угрозой штрафа, а в случае неоднократного нарушения – высылки с запрещением проживать в столице в течение определенного срока, – закрывать лицо от подбородка до лба.

«Позор!» – раздались выкрики слева. В ответ на них справа зааплодировали.

– Кроме того, – игнорируя крики, продолжал Щегловитов, – правительство, основываясь на сведениях от департамента полиции, обращает внимание господ членов Государственной Думы на то, что общество в целом, а отдельные его классы – городские обыватели, интеллигенция и студенчество – в особенности, обнаруживают повальное увлечение физикой механизмов. Это увлечение выходит за границы обычного интереса к естественным наукам, вполне объяснимого в наш век техники и безусловно приветствуемого у всех верноподданных его величества. Мы видим, что достижения наших ученых смутили многие нестойкие умы, которые увидели в механизмах не способ облегчения человеческого труда, а цель самого бытия. Департамент полиции располагает сотнями донесений своих агентов о самых возмутительных, противных и божеским, и человеческим законам опытах с механизмами, которыми по собственному почину занимаются обыватели в своих квартирах, переоборудованных в подпольные лаборатории. От изготовления самых хитроумных адских машин[32], для приведения в действие которых не требуется присутствия злоумышленника, до попыток создать механических, подобных живым, людей, обладающих собственной волей. Конечно, эти попытки изначально бессмысленны, но, кто знает, какие вещи могут быть совершены в процессе их воплощения в жизнь.

Поскольку основой всякого механизма является заводная пружина, правительством подготовлен закон, предписывающий всем, имеющим в своем распоряжении механизмы с подобной пружиной – часы, граммофоны и так далее, – сообщить о них в полицию и по первому требованию полицейского чина предоставлять их ему для осмотра, дабы он мог убедиться, что заводной механизм не изъят и не используется с иной целью. Впредь же продажу подобных механизмов в Петрограде осуществлять по предъявлении разрешения из полиции, а производство, как существующее, так и могущее возникнуть, поставить под государственный контроль.

Щегловитов закончил.

– Так что же это: чтобы купить граммофон, нужно в полицию за разрешением идти, как на револьвер? – сказал кто-то в зале, не столько даже адресуя вопрос министру, сколько просто выражая вслух общее мнение.

– Сегодня в Петрограде заводная пружина граммофона страшнее револьвера, – решив, что это вопрос, ответил министр.

Гучков посмотрел на зал. От самых посконных черносотенцев из купчин средней руки справа до застегнутых на все пуговицы, под подбородок, социалистов из евреев слева. Он не понимал, почему они, готовые перекрикивать друг друга и тем более оратора по малейшему поводу, теперь молчали. Видимо, были потрясены услышанным.

– Есть ли желающие выступить по вопросу, внесенному господином министром? – спровоцировал Гучков, и сразу же десятка два депутатских рук поднялись над рядами.

Эсдек, молодой усатый рабочий в галстуке и новом, но не по размеру пиджаке – бывший большевик, избранный от меньшевиков после запрета ленинской партии, – вышел на кафедру, чтобы заявить, что правительство опять пытается обмануть рабочих – свод будет построен, согласно словам министра, так, что все рабочие кварталы за Нарвской заставой, на правом берегу и Выборгской стороне окажутся им не покрыты. Так вот, за такой свод, для буржуев, социалисты голосовать не будут! Савостьянов, провинциальный учитель от марковских националистов, говорил, что теперь простой люд не только бьют, а еще и плакать не велят. Он хоть и не житель Петрограда, а и то знает, как тяжело приходится городским обывателям. Газа не хватает, и по утрам в квартирах бедных домов иногда не течет из крана вода, потому что ночью она замерзает в трубах. А когда выходишь на улицу, закутаться во все тряпки, которые только есть в доме, – единственное спасение, если у тебя нет пятачка на паровик. И, хотя нет больше в правительстве немцев, а только, видно, задача у министров не поменялась: восстановить русский народ против русского царя и возбудить новое, еще худшее восстание. Зачем же иначе по надуманным основаниям заставлять народ разматывать лица, подставляя их ледяному ветру? Не может быть поддержки такому закону ранее, нежели будет достроен купол! А то – открыть лица сейчас, а тепло будет через десять лет?

От кадет выступал, конечно, присяжный поверенный – они почти все были кадетами – немолодой и дородный, про такого на улице, завидя его в длинной шубе и меховой шапке, прохожие, верно, думают, что он – севрюжник[33], хотя на самом деле кадет был из левых и социалист в земельном вопросе. Иные, сказал он, могут говорить, что в правительстве есть подлецы, и, вполне возможно, имеют на то основание. Но дураков в составе правительства нет – или, по крайней мере, к ним явно не относится министр внутренних дел Щегловитов. Так зачем же вносить такой явно идиотский закон – про регистрацию граммофонов наравне с пистолетами? И надо ли уведомлять полицию об имеющихся у вас часах, а если да, то каких – всех или только с пружиной? Вот о ходиках, положим, надо? Вывод очевиден. Правительство применило известный демагогический прием: обернуть нужный для себя предмет в блестящие фантики, чтобы все бросились за фантиками и никто не обратил внимания на то, на что нужно обращать внимание. А именно: кто-то (и кадет знает, кто) хочет получить выгодный государственный подряд на сотни миллионов на изготовление свода. А депутатов держат за дураков, которые станут торговаться по поводу граммофонов. Но не выйдет, господа министры! Вы пришли к нам за 350 миллионами? Так вот мы их вам не дадим!

– А ко мне тут приходили от великого князя Сергея Михайловича, – прошептал Гучков Набокову, когда кадет на думской кафедре заговорил про выделение денег на строительство свода, – просили в Думе поддержать ассигнования на программу строительства новых цеппелинов. Тоже не то 200, не то 300 миллионов, не помню. И знаете, кто приходил? Генерал Маниковский, начальник Главного артиллерийского управления, собственной персоной. Говорил, в долгу не останется. Каково, а?!

Набоков выпятил свои толстые губы, но ничего не ответил.

– Как-то сомнительно то, что Павлуша говорит, – кивнул он на спину выступавшего с кафедры кадета, – нет, в Мариинском дворце[34] что-то другое задумали.

– Думаю, нас провоцируют на конфликт с государем, – вздохнул Гучков, – хотя по мне, так добрая ссора лучше худого мира.

– А что государю за дело до этого? – удивился Набоков. – Мы ж не закон о русификации Финляндии[35] забаллотировать собираемся.

– А вы не слышали последнюю дворцовую сплетню? – хихикнул Гучков. – Будто бы Александра Федоровна по Питиримову наущению пришла к государю и говорит: снился мне сон, что мертвые рабочие, убитые по приказу твоего дяди Владимира Александровича[36], восстали и по улицам ходят. А поскольку лица их тленны, то они шарфами закручиваются, якобы от холода. А государь ей отвечает: так ведь, Аликс, народу моему холодно – вот они все и заматываются, кто во что горазд. На что Александра Федоровна ему и говорит: твой народ, Николенька, за тебя всегда пострадать готов. И померзнет легко. Вели, чтобы размотался. А кто не размотается, вестимо, враг.

Набоков подозрительно посмотрел на Гучкова. В высшем свете Петрограда почти никто не любил государыню Александру Федоровну, считая ее замкнутость надменностью, но Гучков отличался особенной к ней нелюбовью. Еще до войны он распечатал и распространил украденные у Распутина несколько писем к нему Александры Федоровны и великих княжон, чем заслужил ненависть всего августейшего семейства. Поэтому безусловно верить Гучкову Набоков не собирался.

– Что же, так и сказала: которых твой дядя убил? – допустив нотки сомнения в голос, спросил он.