Князь механический - Владимир Ропшинов

– А ему-то какая выгода?

– Да все та же! Его Сергей с Маниковским себе в друзья заполучили, чтобы он государя наущал, будто бы вся Россия его ненавидит и одна надежда – на цеппелины. А если не будет цеппелинов – тут и конец его царству. И расчет у него такой же, что Дума закон провалит, а он потом пойдет к государю докладывать: все изменники в сговоре. А еще вернее – не государю, а государыне.

– Так а разве, – подал идею Комиссаров, – тут есть противоречие? Конечно, все это – дело рук Сергея. Он и против запрета на продажу механизмов, и против открытия лиц. Ведь у механических людей лица ничего не выражают – их всегда узнать можно.

Рачковский не успел ничего ответить: в дверь позвонили. Питириму – не столько из конспиративных, сколько из издевательских соображений велели звонить десять раз коротко и потом три длинно, но он, конечно, забыл. Рачковский кивнул, и Комиссаров пошел открывать. Он зашел в кухню, через стену которой была просверлена дырка на лестницу, спрятанная с наружной стороны между вентилями на газовых трубах, и убедился, что перед дверью действительно стоит Питирим.

Митрополит, хотя и приехал на автомобиле, зачем-то оделся рабочим и в своем наряде смотрелся чрезвычайно комично. Жидкая бороденка на бледном лице с гладкой кожей и совсем не мужицкими, какими-то девичьими глазами нелепо сочетались с заношенным пиджаком и начищенными до блеска огромными сапогами, в которые он, верно, напихал газет, чтобы не сваливались. Но хуже всего были нежные руки, которые не мог позволить себе иметь даже управляющий заводом.

– Входите, владыко, – гостеприимно вышел навстречу митрополиту Рачковский, – не волнуйтесь, мы здесь одни.

Питирим боязливо огляделся по сторонам и протопал сапогами, которые, похоже, действительно сваливались с ног, в гостиную. Там он направился прямиком к плюшевому креслу с вытертыми подлокотниками и опустил в него свое тело, как будто устал. Рачковский и Комиссаров встали напротив него.

Питирим не скрывал ничего и рассказал все, что видел в лаборатории А-237. Он бы и умолчал о чем-нибудь, да не знал, что из рассказанного им особенно важно и может быть потом сообщено дополнительно, по отдельному тарифу.

– Все это мы, ваше высокопреосвященство, хотя и не в таких подробностях, но примерно знаем, – сказал Комиссаров, когда митрополит закончил, – и, более того, это не те сведения, которых мы от вас ждали.

Питирим понял, что его обманули. Он сжал свои сухонькие ладошки в кулачки внутри длинных рукавов – так, чтобы никто не видел.

– Нам известно, что эти механические люди управляют цеппелинами, – вступил в разговор Рачковский, – нам хотелось бы знать, как они это делают, от кого и по каким каналам получают приказы. Но даже это не так важно. Важнее – доказательства существования того, что вы видели. Вот ваши письма германцам, которые вы передавали через шведского посла.

Рачковский положил на стол тонкую пачку пожелтевших листков – Питирим косо взглянул на нее: это была примерно треть тех писем, которые, по его представлению, были вытащены агентами военной контрразведки из багажа убитого ими на Финляндском вокзале шведского посланника и потом выменяны охранкой.

– Садитесь за этот стол и пишите показания на имя начальника департамента полиции. Я, митрополит Петроградский и Ладожский Питирим, в миру Окнов Павел… как вас по батюшке?.. сообщаю, что такого-то числа января месяца сего года в сопровождении таких-то лиц был на острове Новая Голландия и видел там то-то и то-то. Напишете все, как вы нам рассказывали, – получите свои письма.

– Исключено, – тихо, но твердо ответил Питирим.

Рачковский не сомневался, что он откажется. Сергей и Маниковский были слишком важными друзьями для митрополита, чтобы тот мог предавать их публично.

– Тогда я предлагаю вам выбор, – сказал начальник охранного отделения, – вы добываете нам неопровержимые доказательства того, что творится в подземельях Новой Голландии, мы возвращаем ваши письма и никогда не вспоминаем, откуда у нас эти доказательства.

Питирим высвободил руку из рукава и попытался нащупать четки на другой руке, которые перебирал в минуты волнений. Но четок не было, да и саму руку найти было непросто. Он погладил бороду. Почему эти люди – толстые полицейские с кровавыми руками и напыщенные, родовитые военные, никогда не ходившие под пулями, считают себя вправе унижать его, немолодого человека в духовном сане, только потому, что он волей судьбы оказался от них зависимым?

– Я поищу вам доказательства, – выдохнул он и попытался подняться. Без посоха это было нелегко, и Рачковский великодушно протянул руку. Питирим вцепился в нее и встал.

– Бог сурово наказывает тех, кто не исполняет свои обещания, – сказал он, исподлобья глядя на Рачковского.

– Еще сильнее Бог наказывает тех, кто во время войны сотрудничает с врагами своей родины, – равнодушно ответил Рачковский, – и, мне кажется, я именно сейчас вижу это наказание.

Митрополит ничего не ответил и вышел.

Если бы Комиссаров побежал смотреть в свою дырку в стене, он бы увидел, как Питирим, выйдя на лестницу, три раза плюнул на порог. Но Комиссаров не побежал. Подойдя к секретеру у стены, он открыл крышку, середина которой была сделана из тонкой ткани, снаружи покрашенной под дерево. Внутри стоял фонограф с трубой, в закрытом состоянии секретера принимавшей всю вибрацию крышки, и наполовину записанным восковым цилиндром.

– Записалось? – спросил Рачковский.

– А как же, – хмыкнул Комиссаров, – английская техника!

– Отнесите тогда в звуковую мастерскую, чтобы отлили в цинке, – распорядился Рачковский, – не знаю, правда, зачем нам это надо, – ну на всякий случай.

XXIV

По приказу Олега Константиновича русский комендант Берлина послал в Петроград генералу Алексееву шифровку: «Возвращаюсь ближайшим, встречайте». Ближайший транспорт летел в Петроград назавтра с утра, и князь осчастливил коменданта своим присутствием. После обеда его жена отвела Романова в сторону и долго рассказывала про своего мужа. Царю не найти второго такого верного слуги, который будет честно исполнять свой долг, не прося ни наград, ни повышений, и, пока иные офицеры, более пронырливые, хотя и менее честные (конечно, это нельзя утверждать наверное в отношении всех, но так почему-то получается), двигаются вверх по карьерной лестнице, честный комендант вместе со своей семьей так и сгниет в «этой дыре». А ведь у него дочки на выданье. За кого, скажите, им идти – за заезжих офицеров-интендантов, вывозящих из Берлина то, что еще не успели вывезти? Князь пообещал, что, как только ему представится возможность, он обязательно расскажет в Петрограде о честном, но не амбициозном берлинском коменданте и попросит подыскать ему новое место. Ах, вот если бы можно было в военную миссию в Париж – это было бы мечтой.

Наутро вместе с Колдевеем Олег Константинович погрузился на борт транспортного цеппелина «Адмирал Нахимов», который вечером того же дня пришвартовался на военном Комендантском аэродроме к северу от Петрограда. Автомобиль со штандартом начальника Генерального штаба встретил их у самой причальной башни. Когда князь и немец сели на заднее сиденье и опустили шторки на окнах, шофер протянул запечатанный конверт. Романов вынул из него маленькую записку.

«Любезный Олег Константинович, надеюсь вновь видеть вас своим гостем в Генеральном штабе, приказание разместить вас дано дежурному адъютанту. Завтра к 11 часам буду на Дворцовой и горю нетерпением с вами увидеться. Ваш М. В. А.».

М.В.А. – это Михаил Васильевич Алексеев. Князь велел ехать на Дворцовую площадь, в Генеральный штаб. Автомобиль тронулся, и следом за ним поскакал закрученный от нестерпимого ветра по самые глаза концами башлыков казачий конвой.

На въезде в город была застава – занесенный мелким снегом броневик и домик-караулка, в котором горел свет. Автомобиль остановился перед опущенным шлагбаумом, один из казаков, вытащив ногу из стремени, наступил на его противовес, и палка, перегораживавшая дорогу, без видимых усилий поднялась. Проехал автомобиль, проскакали казаки, а тот, что открывал им путь, легко перемахнул упавший обратно шлагбаум и догнал товарищей. Когда они уже скрылись за начинавшимися прямо от заставы маленькими деревянными домиками Петрограда, из караулки вышел солдат, посмотрел вслед проехавшим, сплюнул от обиды на такое явное пренебрежение к его власти и самому существованию и вернулся обратно.

Колдевей за все это время не сказал ни слова и только с интересом следил за происходящим.

XXV

– Доброе утро, Олег Константинович. Вот, почитайте.

Алексеев протянул Романову скрученный в трубку «Петроградский листок». Князь развернул газету.