Несколько шагов до прыжка (СИ) - "Val. Ekkert"

В углу комнаты мигала белыми лампочками невысокая ёлка, наряженная в традиционной красно-золотой гамме — в последние пару лет Альбус её даже не разряжал, убирая в кладовую вместе с шарами, и перед очередным Рождеством лишь поправлял их. Ноутбук на столе пел голосом Энди Уильямса — пока что «Where do I begin», а через пару минут пойдёт «Speak softly love».

Геллерт, конечно же, катался под версии, лишённые вокала, но с ним мелодии становились богаче. И куда более жестокими, разумеется.

Будь здесь Криденс, он бы со свойственной ему грубоватой язвительностью непременно сообщил бы, что Альбус решил устроить себе «праздник на дне». Будь здесь Геллерт… если предположить такое невероятное развитие событий, что в этой квартире оказался бы Геллерт, при этом не по делу, он выразился бы ещё более… зло. Но, возможно, после этого «праздник на дне» устраивать бы не потребовалось.

Самообманом Альбус не страдал никогда, так что даже удивился последней мысли. Потребовалось бы — и при этом дно оказалось бы ещё глубже.

И совсем уж глупостью было сидеть в гостиной, откуда можно выйти прямо из квартиры, и смотреть на входную дверь. Словно она могла сейчас открыться и впустить…

Он отпил ещё вина. Помнится, в своё время, выбирая бутылку на вечер — очередной редкий вечер, который могли провести вместе, прежде чем разлететься по разным странам — они с Геллертом вечно спорили, красное брать или белое. Как-то раз Геллерт в сердцах бросил: «Эти два цвета дают розовый, попробуем его?». И, как ни удивительно, именно розовое вино понравилось обоим. Так, собственно, дальше и повелось. И сейчас Альбус пил именно его. Правда, конечно же, игристое. Всё-таки Рождество.

Мысли о внезапно открывающейся двери, когда он сам не ждал этого, разумеется, всколыхнули ещё одно воспоминание — правда, он бы сейчас уже не сказал, какой именно тогда был год. Но одним утром — солнечным, тёплым, куда приятнее сегодняшнего дня — он проснулся от того, что рядом с ним на кровать кто-то упал и немедленно сгрёб его в охапку. На сонный удивлённый взгляд Геллерт весело ответил: «Ты же сам когда-то дал мне ключи. Думал, потеряю или не воспользуюсь? Наивно такое предполагать, душа моя». Они не договаривались ни о встрече, ни о приезде Геллерта в Британию, Альбус вообще не знал, где тот собирался проводить начало отпуска, а сам почти взял билеты в Грецию. Хорошо, что не успел. Билеты они в итоге брали вместе, через день, и вовсе на Сицилию.

Не знал, где тот собирается проводить начало отпуска…

Как и сейчас — понятия не имел, куда Геллерт улетел на Рождество.

С момента начала их сотрудничества Геллерт уезжал куда-то каждый декабрь. Альбус, разумеется, никогда не знал, куда именно.

Хотя что бы изменило это знание? Решился бы он полететь туда же? Решился бы подойти, поздравить — возможно, с бутылкой того самого розового вина — и попросить разговора? Возможно. Но крайне маловероятно. Что изменит этот разговор, если чувство вины не вытравливалось за все восемь лет, и если уверенность в том, что его не станут слушать, не становилась слабее?

Альбус, безусловно, понимал и радовался хотя бы тому, что между ними нет ненависти. Была бы она — и они бы просто не работали вместе и не общались вообще. А если Геллерт за все годы не подошёл и не заявил прямым текстом, что ждёт извинений и готов их принять — значит, не ждал и готов не был. Он всегда говорил о таких вещах напрямую, и Альбус не видел никаких признаков того, что в этом вопросе что-то изменилось.

Тогда, в сезон две тысячи седьмого-восьмого, он действительно не ждал от своего поступка… настолько дурных последствий. Конечно, предполагал, что Геллерт будет и возмущён и, возможно, несколько обижен… но не так. Не настолько.

Прессу он тогда ненадолго возненавидел. Как явление, как институт, в целом. Если бы не она — возможно, всё было бы в порядке. Даже до сих пор.

Впрочем, и это тогда стоило предположить. Сделать выводы. И не ставить Алексу программу под «Властелина колец». В принципе. Ни в коем случае.

Подхлестнуть сдающего позиции Геллерта можно было и как-то по-другому.

А после…

Когда Альбус смотрел его произвольный прокат, то даже не заметил, что почти до крови вцепился ногтями в собственные ладони и едва ли не прокусил губу. Перед Чемпионатом мира Геллерт внёс в программу несколько изменений, и в сочетании с этой музыкой… Не понял и не догадался бы о его порыве только последний слепоглухонемой.

Но было поздно.

Выстроенный роскошный замок из песка через секунду оказался уничтожен внезапной волной.

Альбус тогда не чувствовал боли ни в руках, ни в губе, ни в ударенной челюсти. Только внутри.

Ибо Геллерт, выходя из последнего вращения на колени, посмотрел на него — яростно и безнадёжно. «Всё было хорошо, и после этого проката стало бы лучше. А ты взял и всё испортил», — несложно было догадаться.

После интервью о «посвящении программы, в которое отлично вписалось падение» Альбус попытался приехать к нему домой — за несколько часов до отлёта из Швейцарии в Британию. Его вежливо развернули — и даже не сам Геллерт, а его экономка, типичная суровая фрау, с хрестоматийным «герр Гриндельвальд не принимает гостей в данный период времени». Спорить и прорываться Альбус не стал — всё и так было очевидно.

Оказавшись дома, он попытался написать ему — но все контакты оказались либо уничтожены, либо заблокированы с концами. В том числе, разумеется, их личные, те номера и адреса, которые знал только Альбус. Он был уверен, что с ними-то Геллерт расправился в первую очередь.

Писать бумажное письмо было бы ещё глупее — его порвали бы, едва увидев обратный адрес.

Спустя три года, в Америке, Альбус назначил ему деловую встречу от чистейшей безнадёжности, не рассчитывая ни на согласие сотрудничать, ни на то, что Геллерт вообще на эту встречу придёт. Но он пришёл, выслушал и скептически протянул: «Ну давай попробуем. Юниоры у тебя были неплохие». И это оказалось весьма заточенной шпилькой — из-за Ньюта Альбус переживал до сих пор, а уж тогда…

Теперь он понимал, что и Геллерт, возможно, согласился из безнадёжности. Сотрудничество с тренерами у него не получалось. До Альбуса.

И, пожалуй, следовало быть благодарным хотя бы за добрые рабочие отношения.

Это уже было много.

Но теперь, в этот сезон, что-то неуловимо изменилось. Альбус вряд ли мог сказать, что именно, но его ощущения подсказывали: с Геллертом в последние полгода явно творится что-то не то.

Может быть, и следовало поговорить с ним. Даже не дожидаясь прямых заявлений о необходимости разговора с его стороны.

И, положа руку на сердце, когда таким заниматься, если не в Рождество?

Донельзя романтичная мысль. Но…

Но Альбус не знал, где он.

Можно было предположить, что где-то на юге, подальше от Америки и Европы, чтобы ничто не напоминало ему о празднике, который он, как и Альбус, отмечал бы в одиночестве. Почти наверняка.

Но где именно…

Впрочем, о местонахождении Геллерта мог знать Криденс, всегда ладивший с ним лучше и общавшийся теснее, чем с Альбусом. И если как следует попросить его…

Альбус взял с журнального столика телефон, открыл список контактов и уже занёс палец над именем Криденса.

И отложил мобильник в сторону.

Даже если он был в курсе, Геллерт наверняка попросил его ничего не говорить. И Криденс, со своей похвальной — Геллерт сказал бы «возмутительной» — честностью так прямо Альбусу и заявит: да, я знаю, но тебе не скажу по его просьбе. Услышать такое Альбус был совершенно не готов. Ему хватило такого диалога и в мыслях, чтобы вести его в реальности.

Он некоторое время посидел, закрыв глаза — и снова взял телефон.

~

В холле отеля даже поздним вечером играла музыка — хвала всему возможному, совсем не рождественская. Солнце, прекрасная температура в двадцать пять градусов, коктейли, пальмы, никаких ёлок, шаров и фейерверков — словом, идеально.

Он и Криденса звал с собой, вместе с Честити — впервые захотелось нарушить собственную традицию одинокого не-рождественского отдыха — но те отказались под предлогом «будем отмечать с родителями Криденса, заодно я с ними и познакомлюсь поближе и в новом качестве». Детишки… Хотя за них неожиданно было радостно.