Дина Верни: История моей жизни, рассказанная Алену Жоберу - Ален Жобер

Это мой опиум. Книжные лавки меня всегда зачаровывали. Во время войны на бульваре Сен-Жермен в доме 180 был книжный магазин, который назывался «Альбертина Скарлет». Там же продавались и картины. Альбертина была женой Бернуара, замечательного издателя, выпускавшего редкие книги. А Скарлет была подругой одной художницы, очень интересной дамы. После войны, в 1952-м или в 1953-м, Альбертина и Скарлет разошлись. Скарлет спросила меня, не хочу ли я выкупить право на аренду. К чему мне было это право на аренду? У меня уже была моя галерея. Но тут Альбертина мне сказала: «А кто тебе велит продавать картины? Продавай книги. Ты же сама книжный червь». Она попала в точку! В первую очередь я продала свою библиотеку по сюрреалистам. Это заняло два года. У меня была большая политическая библиотека – ее я тоже продала. Наконец, я продала свои книги, которые сегодня были бы на вес золота. А потом я стала продавать выходившие в то время книги, касавшиеся гомосексуалов. Это привлекло многих покупателей. Но я могла заниматься этим только ночью, потому что днем у меня были дела в галерее. Впрочем, мне было не в тягость работать ночью. Покупателями были все местные гомики, знакомые и незнакомые художники, девушки с панели Сен-Жермена – такая публика! Приходили писатели, чтобы продать свои книги. По дороге из Сената захаживал Гастон Палевски – мой верный товарищ, еще со времен Сопротивления. Это было очень весело. Ко мне заглядывали Джакометти, Бранкузи, Боннар… Однажды забрел даже Оппенгеймер, отец атомной бомбы. Он хотел со мной познакомиться. Мы договорились встретиться на следующий день в ресторане «Кальве». Но о бомбе мы говорили мало. Это было в 1954-м. При этом книжная лавка просуществовала недолго. Я ноль в торговле, продажи были не главным.

(АЖ) Есть люди, о которых вы не упомянули, хотя я знаю, что вы были с ними близко знакомы. Это Луи Арагон и Эльза Триоле.

(ДВ) Я их терпеть не могу! Для меня они просто мерзавцы. Из-за Арагона я даже поругалась со своим другом Матиссом – тот воспринимал его слишком серьезно.

(АЖ) Арагон о нем столько всего написал…

(ДВ) Это правда. Но к концу жизни Матисс не был таким уж близким его другом. Арагон был крупнейшим французским поэтом и выдающимся писателем. Этого у него не отнять, что есть, то есть. Но я не прощаю ему предательства, его просталинскую позицию.

(11)

Майоль в Тюильри

(АЖ) Здесь, в галерее, вы выставляли Майоля больше, чем других?

(ДВ) Я делала это сознательно. Рисунки, картины, бронзовая малая пластика… На самом деле я много выставляла его за границей. Я специализировалась на Майоле, и это позволило мне зарабатывать на жизнь. Когда ты устраиваешь большую выставку, ты становишься куратором, то есть начинаешь получать зарплату. Я предпочитала это, а не продажу картин. Я организовала множество выставок, может быть, три с половиной сотни за всю свою жизнь. И не самых маленьких. Но Майоля я защищала. Я его понимаю. Я знаю, что он хотел сказать. Я знаю, кем он был. Раньше многие знали, каким он был, но этих людей уже нет на свете. Они уходят, и нужно, чтобы новые, молодые хранители это поняли. В своей массе они заинтересованы в современных работах, что вполне обоснованно. Но иногда возникает несправедливость. Майолю неправильно отвели место в истории искусства. Люди не понимают, кто он, потому что в конечном счете плохо его знают. Его знают по внешним проявлениям, а не по содержанию. И я попыталась показать его, объяснить его, снова придать ему жизнь. И у меня было множество прекрасных выставок по всему миру: в Японии, в Америке, в Бразилии… С Майолем я действительно объездила весь свет и, полагаю, сумела поддержать значимость его творчества.

Скульптура уже давно считается искусством второго сорта. Этакая бедная родственница искусства. Статуи тяжелые, занимают много места. А ведь в Древнем Египте скульптура занимала одно из самых видных мест. Однако понемногу она стала чем-то очень трудным. Но меня трудности всегда привлекали. Я жила в тени великого скульптора. Я-то знаю, насколько эта работа тяжела. Я знаю, что практически невозможно выразить то, что человек носит в себе. И не думайте, что великие художники не испытывают чувства неуверенности. Они тревожатся точно так же, как те, кто только начинает. Это остается навсегда!

(АЖ) В том, что творчество Майоля в конце концов завоевало признание, есть и ваша заслуга…

(ДВ) Нет, не стоит так говорить. У Майоля было сорок лет славы. Я ему была не нужна. После смерти великого художника, кем бы он ни был, часто бывает период чистилища. И только потом, через более или менее долгое время, его открывают заново. И тут действительно Майолю повезло, что нашелся человек, который по-настоящему работал на него и постарался сократить этот срок пребывания в чистилище. Я просто собрала то, что было разбросано. И я работаю для него каждый божий день. Но что касается его статуса великого творца, здесь я ему не нужна.

(АЖ) А его произведения были разбросаны?

(ДВ) Да, но в конце концов они оказываются в музеях, французских или иностранных.

(АЖ) Как получилось, что на вас легла такая ответственность?

(ДВ) Я унаследовала неимущественные права. Потом я стала наследницей семьи. У Майолей был сын, Люсьен, он тоже стал художником. Он был неплохим живописцем, но, как и многих детей художников, его раздавила слава отца. Люсьен так и не женился: боялся, что кто-то завладеет творческим наследием отца, растащит его. У него, конечно, были любовницы. Когда я стала вести дела семьи, я по распоряжению Люсьена посылала им чеки. «Зачем ты посылаешь им деньги? – спрашивала я. – Ты же их больше не трахаешь?» – «Вот именно! Вот именно!» – отвечал он. Когда я занялась творческим наследием Майоля, Люсьен мне очень помогал. Я так горевала, когда в 1972 году его не стало! А я осталась единственной хранительницей наследия Майоля и должна была постоянно заниматься экспертизами. Майоля много подделывали, еще с 1930 года, с этим приходилось бороться. Люсьен отвел меня к нотариусу и назначил неимущественной наследницей Майоля. Это касалось его произведений. Еще я сохранила земельные участки и дома, но отдала право пользования законным наследникам, членам семьи и прочим. Все прошло хорошо. Я сделала то, что делал Майоль. Он делал собственное вино. Когда он рассказывал мне про свой виноградник, мне было скучно. Но теперь я делаю, как он. Я абсолютно ничего не продала. Наоборот, выкупила все, что смогла.

Я собрала работы Майоля – порой они были разбросаны по самым невероятным местам – задолго до того, как стала задумываться