Дина Верни: История моей жизни, рассказанная Алену Жоберу - Ален Жобер

запятнали свою репутацию. Они не могли понять, что это было ужасно, преступно. Дерен, которого мне удалось вытащить во время чисток, рассказал, как это было. Они ехали в автобусе и, когда приехали в Германию, увидели пленных французов. Французские художники отказались выходить из автобуса, они хотели вернуться в Париж. Дерен сказал Креспелю, писателю и журналисту Temps: «Нас поимели, да ведь? А мы считали, что Брекер был другом Деспио». И Деспио я помогла. Ради него, в числе прочего, я ходила к Комитет по люстрации и давала показания. Я сказала: «Он не больше фашист, чем моя задница!»

Та поездка – жуткое надувательство: ее участники, они вовсе не были пронемецкими. Им плевать на это было. Это были беспечные художники, витавшие в облаках и совершенно не занимавшиеся политикой. Арно Брекер их просто поимел. Он пел им песни, что они освободят пленных, и разрушил их жизнь. Мой бедный Деспио! Я встретила его после войны в церкви Сен-Сюльпис. Он жался к стене. Я спросила: «Что с вами, Деспио? Вы больны?» – «Вы еще со мной здороваетесь?» – «Да, а что случилось?» И он рассказал мне о своем несчастье. С ним перестали разговаривать. Он умер в 1946 году в глубокой печали, так и не оправившись после той поездки.

(АЖ) А Майоль?

(ДВ) Ну, новоиспеченные партизаны пришли к нему, но его не арестовали, не посмели. Зато они увели его сына Люсьена. Он был художником, но в отличие от отца у него не было никаких контактов с немцами. Его арестовали просто из вредности и посадили в тюрьму, но он провел там лишь три недели. Тем не менее все это глубоко отразилось на Майоле. Его сын был в тюрьме, жена целыми днями кричала, а я была в Париже на баррикадах. К тому же в 1930-е годы Майоль потерял многих друзей: графа Кесслера, Амбруаза Воллара. А во время войны – Вюйара в 42-м и Мориса Дени в 43-м. И этот человек, оказавшийся в полном одиночестве, решил повидаться с Раулем Дюфи. В тот момент Дюфи не было в Перпиньяне, он был в Амели-ле-Бен. И как туда попасть? Майоль умел водить, он научился в восемьдесят лет, но машины у него не было. Николо, врач Дюфи, сказал ему: «Я вас отвезу». Но его автомобиль сломался, и он пошел в мастерскую. Он забыл про Майоля, который остался ждать его, присев на каменную тумбу. Майоль вспомнил про своего друга детства, ставшего генералом Бассером. Он постучал в дверь друга детства, своего одноклассника, жившего неподалеку, но генерал отказался его принять. Майоль вернулся на свою тумбу. Николо приехал на другой машине. Они двинулись дальше – и врезались в платан.

Майоль умер не сразу. Мне врачи позже рассказали. Его отвезли в клинику при женском монастыре. Ему было восемьдесят три года. В автокатастрофе он потерял зубы, а у него, несмотря на возраст, все зубы были еще свои. Он читал практически без очков. Я подарила ему «Дневник» Андре Жида в издании «Плеяды», и, чтобы читать мелкие буквы, он брал очки жены. Видимых увечий не было. И монахини дали ему вина и кофе. В его случае этого делать было нельзя. Это спровоцировало приступ уремии, и он умер дома через две недели. И, будучи уверен, что меня снова арестовали, написал в школьной тетрадке: «Освободите Дину». Вот как он умер. Он заставил меня пообещать, что я закрою ему веки, а я этого не сделала.

(АЖ) Смерть Майоля не могла не оставить в вашей душе огромную пустоту. Вы ведь привыкли жить в его орбите…

(ДВ) Он стал мне отцом, моим создателем. Майоль был для меня всем. Он прочертил мой путь. Увел меня от точных наук и завел далеко-далеко. Он и его друзья Матисс и Боннар. Это благодаря Матиссу я открыла галерею, он подталкивал меня к этому, даже понуждал. Что касается Боннара, он тоже остался мне верен. После войны Пьер часто приезжал в Париж, и мы целые дни проводили вместе.

Из-за смерти Майоля я долгое время чувствовала угрызения совести. Если бы я была рядом, я бы этого не допустила. У меня были возможности, каких не было у местных. У него бы не было неприятностей. Так вот, после смерти Майоля я поехала в Баньюльс-сюр-Мер. Тогда ездить было еще непросто. Расписания поездов брались с потолка, плюс нужно было иметь командировочное предписание. Я снова пошла к Моно, префекту Парижа, и он выписал мне этот документ. И вот я со своим командировочным удостоверением приезжаю в Баньюльс и нахожу мадам Майоль в слезах и Люсьена. А через день нагрянула французская жандармерия! Там был жандарм, который арестовывал меня при трех разных режимах. В первый раз меня не было дома, но он непременно хотел со мной разобраться: «Вы – подозрительная личность. Пройдемте со мной в жандармерию». Я пошла с ним. Когда мы пришли, я говорю: «Вы позволите мне позвонить?» – «Звоните». Мы вышли в соседнее кафе, потому что в жандармерии телефона не было. Я позвонила в отель «Мирамар», это была штаб-квартира ФТП, французских партизан. Не прошло и трех минут, как они появились, освободили меня и арестовали жандарма. Я о нем тут же забыла. Но еще через день пришла его жена. Она умоляла меня не подавать жалобу. А я и не собиралась, мне было не до этого. Иначе жандарм потерял бы и зарплату, и пенсию. Он бы все потерял, а пострадала бы его семья. Я человек не злой, жаловаться не стала.

(10)

Улица Жакоб, 36

Одна из первых афиш галереи Дины Верни, 1948 г.

(АЖ) Галерея Дины Верни, в которой мы сейчас находимся, что здесь было раньше?

(ДВ) Дело было после войны. Париж еще не совсем оправился. Несмотря на победу, на Освобождение, у людей была еще масса хлопот, связанных с пропитанием, и прочих. Тем не менее жизнь начинала входить в свою колею. Люди возвращались, художественная жизнь возрождалась. Майоль всегда мечтал, чтобы у меня была галерея. А я совсем не представляла себя в торговых делах, абсолютно. Эстафету принял Матисс – и убедил меня. Мы виделись с ним всякий раз, когда он приезжал в Париж. Выходили в город, шли в кино – посмотрели обе серии «Детей райка». Матисс хорошо продумал этот проект Майоля. Он сказал мне: «Вы созданы для этого. Вы – человек очень творческий. Вы живете рядом с людьми искусства, и вы будете прекрасно руководить галереей. Я вам помогу».

Я всегда таскала за собой кучу всякой всячины. В огромных количествах, потому что с ранних