Дина Верни: История моей жизни, рассказанная Алену Жоберу - Ален Жобер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
(АЖ) А почему Брекер так сказал?
(ДВ) Он взял это из досье гестапо! Его «Мемуары» – полный бред. Их писал кто-то другой, и в рукописи другой почерк. Я потом близко узнала Брекера – он преклонялся перед Майолем. Майоля это смущало, потому что ему творчество Брекера не нравилось. Однако в моем случае преклонение перед Майолем оказалось полезным.
Когда война закончилась, Брекер написал мне письмо. В нем говорилось, что он жив и ему нужна моя помощь. Я пошла в свой районный полицейский участок. Они отдали мне честь – это замечательно, – но не приняли мои показания. Они отправили меня к префекту. Я попросила о приеме, и, на мое огромное счастье, префект знал, кто я такая, – он был знаком с Майолем. Так что он принял меня и взял у меня показания. Кстати, это он написал бумагу, в которой было ясно сказано, что Брекер освободил меня нелегально. Брекер был денацифицирован через три дня в американской зоне благодаря свидетельству префекта и еще одного моего товарища, вернувшегося в американской форме. Я вам о нем говорила, это Макс Ралис. Брекер отделался штрафом! Но я действительно была ему обязана.
(АЖ) Это же Брекер водил по Парижу Гитлера?
(ДВ) Да, он. Как ни парадоксально, этот любезный человек абсолютно ничего не понял, ну совсем ничего! После войны мы с ним однажды обедали, и он вдруг говорит: «Ах, если бы ты знала, если бы ты была с ним знакома, какой Гитлер был милый человек. Обаятельный, деликатный!» Он действительно ничего не понял. С политической точки зрения он был даже больше чем глупцом. У него была какая-то необъяснимая слепота! У него даже не возникала параллель между людьми, которых он спас, и лагерями, уничтожением людей, разрушением Европы. Разумеется, годы спустя он попросил меня представить его выставку. Я ему сказала: «Слушай, Брекер, это невозможно. Ты меня спас. Если хочешь, я отдам за тебя свою жизнь, прямо сейчас готова умереть. Но выставку – нет, я не могу этого сделать». Он не осознавал, что даже технически, в контексте послевоенных лет, в Париже это было невозможно. По очень простой причине: это спровоцировало бы беспорядки и протестующие в два счета разгромили бы галерею. Но еще и по моему глубокому убеждению. Я не могла представить выставку человека, олицетворяющего нацистскую скульптуру. А он не отдавал себе в этом отчета. Он сказал: «Да мне и Сталин сделал такое же предложение – приехать работать в Россию».
(АЖ) Вот как! Великолепный пример всепроникающего тоталитарного искусства!
(ДВ) Мой твердый отказ организовать его выставку нас окончательно рассорил. Он мне этого так и не простил. По мнению Брекера, я должна была вернуть ему долг. Я была готова сделать для него в сто раз больше, чем то, что он сделал для меня. Благодаря ему я выжила, родила двоих сыновей. Оба раза после рождения детей я писала ему трогательное письмо с благодарностью за то, что он подарил мне это счастье. Но я не могла дать ему невозможное. А Брекер этого не понимал. У него напрочь отсутствовало политическое сознание. Он понятия не имел о правах человека. Он по-человечески ни за что не выступал и ничего не знал. Это был обаятельный человек, с настоящей харизмой. И, как ни странно, лишенный каких бы то ни было социальных, моральных или политических принципов.
И при этом Арно Брекер был очень мужественным человеком. Он спас Патриса де ля Тур-дю-Пен и еще человек пятьдесят французов. По просьбе Майоля он спас и молодых работников литейной мастерской Рюдье. Их должны были отправить на принудительные работы. А Брекер взял их на работу к себе в мастерскую. В этом смысле – и только в этом – он был замечательным. И в то же время он совершил ужасную вещь. Это он вместе с Бенуа-Мешеном уговорил французских художников поехать в Германию. Большинство из них ни черта не понимали. Кроме одного, Вламинка, – тот действительно был правых взглядов. Но остальные были просто людьми искусства. Кстати, искусство не предрасполагает к политической борьбе. Искусство само по себе – это политика. Быть художником так сложно. А для политики нужно быть орлом. Нужно быть Курбе! Думаете, мой товарищ Пикассо был политиком? Нет. Он был антифашистом, антифранкистом, разумеется, человеком левых взглядов, но в политике он совершенно не разбирался, и именно так его удалось затащить в Коммунистическую партию. Ему это шло как собаке галстук. Это было гротескно. Я, кстати, поссорилась с ним из-за этого. Мы кричали друг на друга.
(АЖ) В конечном счете Брекер выпутался из этой истории совсем неплохо. Он встретил спокойную старость и умер в девяносто лет.
(ДВ) Нет, не стоит так думать! Внешность обманчива. Брекер не осуществил того, что хотел. В Германии на его репутации был поставлен крест. Никто не хотел иметь с ним дела, ему не простили связи с нацистами. У него, кстати, остались друзья-нацисты. «Они сделали для меня много хорошего, – говорил Арно. – Я не могу от них отвернуться». До него как-то не доходило, что были уничтожены миллионы людей. Ну, у него еще было несколько официальных заказов – помпезные бюсты выдающихся личностей: Аденауэра, Садата, Сенгора, но, впрочем, и Кокто или Паньоля. Однако в принципе он следовал стилю холодной и вылизанной скульптуры. Брекер мог бы перешагнуть через это, покончить с прошлым, развиваться. Но точно так же, как он не понимал своей вины, не понял он и того, что нужно что-то менять в своем творчестве. Правда – он так ничего и не понял. Не понял, что такое нацизм. А это все связано. Все развивалось, следуя общей ужасной логике. Этот человек, не лишенный дарования, с прекрасными
