Дина Верни: История моей жизни, рассказанная Алену Жоберу - Ален Жобер

о создании музея. Я не рассчитывала сделать из них музей – думала передать их какому-нибудь музею или просто оставить у себя, точно не знала, намерение еще не вызрело. Не хочу вам врать, будто было иначе. Нет, эта мысль пришла мне позднее, где-то году в 72-м или 73-м. Великих скульпторов часто защищает семья, семья создает их музеи. Это не национальные музеи. Взять, к примеру, Родена. Еще при жизни скульптора за то, чтобы у него был свой музей, билась его подруга Жюдит Кладель. И Роден музей получил, но это стоило огромных трудов. Не стоит думать, что это просто. Вовсе нет! С Бурделем то же самое! Это его мастерская и его семья. С Цадкиным – его мастерская и его семья.

Да, у Майоля не было мастерской в Париже, но я в каком-то смысле была его семьей. Так что я обязана была что-то делать. И я создала этот музей. А потом еще один, на юге. Как вы знаете, у Майоля был дом в Баньюльсе, и еще он много работал на свой ферме в горах. Майоль очень любил свой «Хутор», потому что там он пребывал в полном покое. И я тоже туда часто приходила, чтобы работать. Я шла туда пешком, проводила там весь день и вечером возвращалась – ну, все это я вам уже рассказывала. И именно на этой ферме я и устроила второй музей. Ее пришлось подремонтировать, потому что часть строения обрушилась. И там же я похоронила Майоля. Это не грустно – напротив, очень радостно. Над могилой возвышается его скульптура, «Средиземноморье», то есть Клотильда Майоль, в самом центре того места, где он трудился, на поляне, где он работал со своей натурщицей. Это удивительное место: кажется, что Майоль оттуда не уходил, что его дух по-прежнему пребывает там. И еще там красиво, и это привлекает некоторых поклонников Майоля. Это одно из отделений Фонда.

(АЖ) Итак, вы выставляли Майоля за границей…

(ДВ) Да. Уже в 1947 году я организовала его выставку в Скандинавии. Скандинавы очень любят скульптуру. Европа была еще в развалинах. Отправиться на опломбированном грузовике, переезжать границы, ехать днем и ночью – это было целое приключение. Каждый раз приходилось уговаривать таможенников не вскрывать грузовик. Но перед отъездом из Парижа Музей современного искусства попросил меня взять в свой грузовик выставку Боннара, которая тоже отправлялась в Скандинавию, в Новую глиптотеку Карлсберга, если быть точнее. Я согласилась, и мы отправились на этом грузовике с Майолем и Боннаром. Двумя друзьями! Вместо двух-трех дней ехали по разоренной Европе целую неделю, чтобы добраться до Копенгагена. Остановились там совершенно разбитые, и шофер, и я спали до открытия музея. А когда грузовик открыли и стали переносить работы в музей, первой картиной Боннара, которую распаковали, оказался мой портрет! Я была просто в шоке.

(АЖ) Но ведь самым большим событием в истории скульптуры Майоля была выставка в Тюильри, так ведь?

(ДВ) Да, вот было приключение! В Тюильри каменный памятник Сезанну потихоньку рассыпался. Бедный памятник, с ним были одни несчастья! Он стоял очень невыгодно – его запихнули между двумя лестницами. Да к тому же Майоль, который не особо обращал внимание на качество камня, изваял его из отвратительного материала. Нужно было срочно что-то делать – внести памятник в помещение. Но куда? Разумеется, в Музей современного искусства. Я сделала что могла, то есть свинцовую отливку по гипсовой форме Майоля, и обратилась сначала к директору музея Жану Кассу, которого прекрасно знала и с которым мы вместе организовывали выставки в его музее и в других местах. Именно с ним по-настоящему вернулось после войны современное искусство. Я сказала Кассу: «Я отдам тебе свинцовую отливку, а каменный памятник ты возьмешь в музей». Он был совершенно согласен, был готов помочь мне чем только мог. Жан сделал запрос, получил разрешение, но свинцовый памятник по-прежнему оставался в подвале, а каменный – под открытым небом. Тогда я обратилась к Бернару Антониозу, руководителю Управления художественного творчества, который работал с Мальро[47]. Антониоз был женат на Женевьеве де Голль, племяннице генерала, которая в 1943 году, как и я, сидела во Френской тюрьме. Антониоз устроил мне встречу с Мальро, чтобы окончательно решить судьбу памятника Сезанну.

Мне было неспокойно, но Антониоз меня заверил: «Нет-нет, вы увидите, все пройдет очень хорошо!» Я пришла на улицу Валуа, в только что образованное министерство с настоящим министром. Расфуфыренный секретарь говорит: «Подождите, мадам, министр сейчас будет». И он действительно вскоре появился. Обнял меня, принял как королеву. Я рассказываю ему свою историю. «Нет проблем, – говорит он. – Вы мне даете статуи, а я вам – Тюильри!» – «Что? Но Тюильри слишком большой парк. Работ не так много». Мы договорились о пространстве между павильонами Флоры и Марсана. Мальро говорит: «Вот увидите, мы сделаем что-то фантастическое!» Тут он не ошибся! Короче, все было решено за какую-то четверть часа! Майоль пытался перенести своего Сезанна пятнадцать лет, а тут все его статуи разом должны были переместиться в Тюильри!

Мы немедленно приступили к работе. Чисто эмпирически. Как мы расставим работы, как они будут сочетаться друг с другом? Мальро полностью доверил эту задачу мне. Три бронзовые скульптуры были доставлены из Музея современного искусства, отливку всего остального оплатило государство. Возвращаясь к памятнику Сезанну, каменная версия теперь находится в Музее Орсэ, а свинец – в Тюильри.

(АЖ) То есть с Мальро все прошло очень хорошо?

(ДВ) Да. Мальро был гением. Он должен был утвердить этот бюджет в Сенате и немного побаивался: как там отреагируют? Но все прошло просто отлично. Мальро заявил: «Дина Верни даст нам все работы!» – «А сколько это будет стоить?» – спросили сенаторы. – «Ерунду, – отмахнулся Мальро. – Мы привлечем „гениев“»[48]. Каламбур понравился, и Сенат проголосовал за. Уже в январе 1964 года мы сделали деревянные макеты и наклеили гигантские фотографии на фанерные листы, вырезанные по контуру. Это давало общее представление о том, как все должно выглядеть. Мы расставили макеты, изучили площадку, освещение, направление взгляда статуй. Мальро время от времени заезжал посмотреть и звонил мне по телефону. Однажды возникла накладка, и он позвонил мне, а я стала защищаться: «Это придумала не я, а архитектор по памятникам». – «Тогда он больше вмешиваться не будет». И я полностью обустроила Тюильри по задумкам Майоля. Надо сказать, у него были весьма своеобразные представления. Скажем, в то время делали высокие цоколи, а я, наоборот, сделала их совсем низкими, низкими, насколько это в принципе возможно. Идея Майоля заключалась в том, чтобы взгляд