Дитя минувшего - Кристина Веда

– Ты знала, что любопытной Варваре на базаре нос оторвали? – засмеялся он и вышел на улицу, северный ветер потоком чуть не вырвал двери с петель, но дедушка прикрыл их.

Изба стонала и ныла, а снег облеплял окна. Миша тихо ждала дедушку на старой шубе, что лежала у печи и вздрогнула, когда он вернулся. По его раскрасневшемуся носу, что кусал мороз, по облепленной белым снегом шубе, Миша поняла, что дедушка ездил куда-то далеко на своем снегоходе. Успел замерзнуть, но горячее сердце вело его дальше. Стоило Мише заметить зажатые в руках пакеты, как сердечко забилось сильнее, а в детских глазах вспыхнула благодарность.

– Вот, – воскликнул дедушка, проходя к печи и наклонившись к внучке, – я купил тебе три килограмма манки. А значит люблю тебя в три раза сильнее!

– Из-за манки? – спросил Витя, вырывая меня из далекой, зимней ночи. Я встряхнулась, точно сбрасывая с себя пепел воспоминаний и ответила:

– Нет. Из-за того, что её любила я. Любовь, Вихрь, это когда ты готов покупать своему родному человеку все, чего желает его сердце. Даже если это килограммы манной крупы.

– Для меня любовь это пятнышко. Когда долго смотришь на солнце, затем закрываешь глаза и перед тобой красное пятно. Такое теплое, но расплывчатое. Да, солнце не обнять, но как же оно греет.

– От такой любви можно и ослепнуть.

– Тоже верно, – повисло молчание, каждый думал о своем. Тихий стук часов из коридора успокаивал, возвращая в прошлое, затем Вихрь попросил рассказать еще одну историю о дедушке.

– Это не история, скорее традиция. Всегда пить чай вместе. Я ждала дедушку с работы, а он меня со школы, и мы садились за наш крохотный деревянные столик. Чайник визжал на плите, а после кипяток смешивался с травами, которые сушил дедушка. Мята, мелисса. Мне хватало просто воды и трав, а вод дедушка клал шесть ложек сахара и запивал все конфетами «Золотой петушок», за что я его ругала. Так мы и сидели, под мое бурчание, и пили чай. А когда я уставала возмущаться, дедушка мог рассказать какую-нибудь интересную историю со своей работы, к примеру, как тушил огромный пожар в лесу, много лет назад. Он у меня лесник, – я гордо закатила глаза, позволив теплу от воспоминаний струится по коже, но вместе с ним текла горькая река реальности, – скоро мы также соберемся за маленьким столом и теперь я налью ему чай, сама наложу шесть ложек сахара и больше никогда не буду возмущаться.

Пришлось прикрыть лицо руками и помассировать виски, чтобы справиться с накатившими воспоминаниями. Выдохнула:

– Я плохая внучка.

– Ты не плохая.

Хотелось возмутиться, попросить не жалеть меня, ведь хорошей я себя точно не ощущала. Мне вдруг захотелось крикнуть в прошлое, что я люблю своего дедушку и виновата в его пропаже, но гудящая тишина отрезвила. Я вдруг поняла, что номер был погружен в густую пустоту, точно в вязкую кисельную реку.

Тиканье часов исчезло.

Природа за окном замерла и ветер больше не колыхал синюю шторку. Более того, повеяло прохладой. Деревянный пол покрывался морозной коркой, с треском переходил на стены.

– Ты чувствуешь? – спросила я, приподнявшись на локтях и осматривая комнату. Первым делом взгляд упал на раскрытую ванную комнату, тонувшую во тьме. Оттуда веяло морозным дыханием.

Вихрь выпрямился совсем рядом.

– Это не Кикимора, – ответил он, принюхиваясь, – что-то странное. Ничем не пахнет. Точнее, Навью не пахнет, – исправил он себя, а затем подскочил с дивана и посмотрел на меня округленными глазами. – А где птичка и Марк?

Я подскочила следом. Всем нутром ощутила, как время утекало вместе с ледяным потоком моей силы. Страх за моих спутников смешался с бессилием, а морозные узоры все больше покрывали пол и уже побирались к дивану и нашим ногам. В поисках спасения я схватила лежавший у дивана рюкзак Марка и раскрыла его. Понимала, что поступала не хорошо, пока рылась в чужих вещах, но была уверена, что внутри могло быть то, что может нас спасти. Кинжал, к примеру.

В вещах затерялся волшебный красный клубок, кошелек и маленькая, свернутая напополам фотография. Она была ветхой и пожелтевшей, точно её часто раскрывали и изучали на солнце. На ней был запечатлен Марк и маленькая девочка, сидевшая у него на плечах.

Не найдя того, что искала, я убрала вещи в рюкзак и в бессилии схватила вазу, стоявшую на полочке. Затем ступила на замерзший пол и подавила крик от обжигающего холода. Одним прыжком я оказалась у дверей и обула кеды. Вихрь шел впереди, будто холод был ему не страшен, потому я прошла за ним.

С тихим скрипом дверь отворилась, и мы выглянули в коридор. Темные стены и красный ковролин, с ледяными узорами по кайме. Холод вился с тихим треском с первого этажа и поднимался все выше по стенам, он морозил мои ступни и грозился подняться выше, превратив меня в ледышку.

Людей не было. Сколько я не прислушивалась, но привычный шум телевизора и шарканье ног с первого этажа исчезли. Даже огромные настенные часы остановились, и фигура кукушки, покрытая инеем, безвольно повисла над циферблатом, точно не властная над временем.

Без слов, общаясь одними жестами, мы с Вихрем вышли в коридор. Руки побелели от того, как я сжимала вазу. Держала её наготове, подняв высоко, а Вихрь шел впереди, но постоянно оглядывался, словно чего-то страшась. Каждый раз я перехватывала его взгляд и едва заметно кивала, от чего он храбрел и двигался дальше.

Коридор и лестница были пусты, более того, уже поблескивали от чуждой им изморози. По стене взвились белые, витиеватые узоры, точно рисунки мороза на окнах в новогоднюю ночь.

Привычный телевизор застыл с длинной рябью на весь экран, закованный в лед. Постоянно оглядываясь, я прошла вниз и заглянула за стойку регистратора. Кроме раскрытых шкафчиков, из которых все забирали точно впопыхах, ничего не было. Касса была раскрыта и часть банкнот валялась на полу скомканными купюрами.

– Куда все сбежали? – спросила я и удивленно уставилась на белое облачко пара, которое всегда появлялось зимними вечерами. Но сейчас было лето.

Повинуясь каким-то внутренним порывам, я наклонилась и растолкала бумажные деньги по карманам, приговаривая, что сейчас они мне нужнее. Я должна была добраться до Питера и пройти через мост в Навь, вход мог оказаться и платным!

Колючий холод обступал со спины. Сковал своими объятиями, желая заморозить, точно снежную скульптуру, уже вился по ногам. Но я одной силой воли стряхивала это наводнение.

Как из