Дитя минувшего - Кристина Веда

И она только что оборвалась.

Я повернулась к Марку. Но он стоял растерянный и напуганный. Словно переживал за то, что сотворил еще больше, чем я.

Словно он убил не Кикимору.

А нас двоих.

Часы уже пробили двенадцать. Огромные, вырезанные из дерева, и с традиционной кукушкой на своем законом пьедестале в центре циферблата, они стояли в коридоре гостиницы и, оказывается, были не только для красоты. С громкой трелью те сообщали, что пора на обед.

Меня переполняли чувства. Я так и не смогла распутать этот комок. Его конец ускользал, пока я тянула с упорством. Хваталась в надежде за ниточку, но это оказывался очередной узел, который вновь нужно было распутывать. Касим не смог вывести меня на разговор, а Марк и вовсе молча вышел из номера с выражением глубокой задумчивости.

Только Витя, точно родственная душа, теплая и согревающая, остался рядом и позволил спрятать лицо в его плече.

– Спусти её потом на обед, – с недовольством обратился Касим к Вихрю, ведь я отказывалась отвечать. – Мы пока проверим обстановку и новости о Мише. Вдруг кто-то из смертных уже пронюхал, что в номере живет сбежавшая ученица и убивица нечести.

Я не плакала, нет, но мне было легче, когда кто-то гладил меня по волосам и шептал что-то радостное и вдохновляющее. Как дедушка.

Стоило закрыть глаза, и он снова оживал в сознании. Наша комната, залитая солнечным светом, согретая жаром печи. Частицы пыли, витающие вокруг. Его дыхание и крепкие объятия. А я прижималась к дедушке, пряча лицо в рукаве старой рубашки и тихо сопела.

Ждала, что старческая, покрытая грубыми мозолями, рука вновь по-отечески проведет по моим волосам, распутывая белые кудри. Но меня гладила легкая и почти невесомая. Уверенная. У дедушки же дрожащая от груза прожитых лет. Родная.

– Миша, – позвал тихо Витя, – расскажи, почему ты так хочешь спасти своего дедушку.

– Это моя семья, – просто ответила я, но в ответ повисла тишина. Пришлось отпрянуть от Вихря и посмотреть в его большие и по-детски растерянные глаза. – У тебя ведь была семья?

Витя кивнул, а затем задумался и отрицательно качнул головой. Сам замер и взгляд его устремился в стену. Словно вылавливая рыбу за самый кончик хвоста, скользкий и одновременно острый, Витя сосредоточился.

– Я не знаю.

– Разве ты ничего не помнишь о своей жизни?

– Помню, – смутился он, затем склонился ближе и поведал, словно тайну, – но при этом не помню.

– Как так?

Мы расселись на две стороны дивана и посмотрели друг другу в глаза. Витя, все также в широкой футболке и старых штанах, поджал к себе ноги и обнял подушку:

– Когда я очнулся, то был один и очень напуган. Сначала я бродил по степям буйным ветром, подавался то в одну станицу, то в другую, но везде оказывался нежеланным гостем. Люди убегали. Они боялись меня, а может моей разрушительной силы. Но я не хотел никому навредить! – искренне воскликнул Вихрь и для убедительности закачал головой. Где-то над нашими головами перекосилась картина, словно поддавшись порыву ветра. – Во мне было столько голода, что я не мог остановиться.

– Разве ты кушаешь? – я припомнила, как вчера за обедом Вихрь даже не притронулся к еде.

– Не по еде, по теплу. Я скитался, забредая в дремучие леса и чащобы, хотел попросить о помощи, поговорить, но все боялись и расходились. Закрывали ставни в окнах, запирали двери или прятались под землю. Так я и бродил, пока странная сила вдруг не притянула меня на поляну подсолнухов, где я и столкнулся с вами.

И правда. Я вспомнила как Касим попытался спасти меня от Полуденницы и, наступив на свою гордость, ритуалом вызвал духа на помощь.

– Возможно, это была судьба, – подбодрила я Вихря, – а может ты был просто ближайшим духом. Главное, что именно ты оказался рядом и спас нас.

Вихрь расплылся в улыбке, завис так на какое-то время и печально попросил:

– Расскажи про своего дедушку, пожалуйста.

– Зачем? Я ведь и так говорю только о нем, тебе не надоело слушать?

– Нет, – он закачал головой, – дело в том, что я не помню свою семью. Иногда кажется, что стоит еще чутка напрячься и я ухвачу эту ниточку, но она все ускользает. Осталось только тепло, вместо того важного, что исчезло. Но, ведь главнее, что это важное у меня было, правда? Многие проживают жизнь, так и не найдя важного.

– Думаю, ты прав. И ты большой молодец, Витя.

– На самом деле, у меня нет имени. И пола нет. Я ведь просто дух. Поэтому зови меня Вихрь.

– Хорошо, Вихрь.

И мы обменялись согревающими улыбками.

Вихрь сел удобнее, разрешив мне прилечь на подушку у него на коленях. Стало тепло, уютно. И я прикрыла глаза, погружаясь в воспоминания:

Снег завывал за окном детского сада, где собрались дети вокруг большой елки, подготовленной к Новому Году. У каждого в руках был маленький пакетик со сладостями, которые дедушка купил заранее ко дню рождения Миши, а та гордо делилась сладостями и посматривала на Огромную звезду, венчавшую верхушку елки.

В сердце её теплилась радость и гордость за своего дедушку, ведь кто, как не егерь мог найти лучшую елку и принести к празднику? Миша не хотела загружать дедушку, знала об их сложном финансовом положении, а потому искренне верила, что тот срубил елку и не потратил ни копейки. Знай она, что просьба внучки с огромными, зелеными глазами так распалила старческое сердце, что дедушка выложил большую часть накоплений на покупку елки, так непременно Миша бы ощутила себя виноватой транжирой. Но она не знала об этом и с гордо выпяченной грудью раздавала сладости на свое день рождение. В ответ ей подарили то, что девочка заранее попросила у воспитателя – пакет манки. Странный подарок, но Миша обожала манную кашу, почти также как картофельное пюре и малосольные огурцы, но не просила её у дедушки, чтобы не ухудшать финансовое положение, чтобы дедушке не было тяжело.

Продуваемая северным ветром, что бил в лицо и кусал красные щеки, она зашла домой вместе с дедушкой и наконец похвасталась:

– Вот как меня любят, подарили целый килограмм манной каши!

Дедушка осмотрел её с улыбкой, но сердце его уязвленно кольнуло. Старческие руки распутывали Мишу, похожую на медвежонка в этой шубке и укутанной в теплую и мягкую шаль, но перед глазами стоял пакет с манной кашей. За окном же завывала пурга, было опасно выходить.

– Посиди, внученька, пока я не съежу кое-куда, – попросил он, накидывая шапку.