Халатная жизнь - Зоя Борисовна Богуславская

– Здравствуйте! Вы написали интересную и милую книжку. Я, конечно, сильно перегружен, но мне очень хочется откликнуться рецензией. Спасибо Андрею, что он открыл ее для меня. У вас прозрачная проза, продолжайте писать.

Что со мной было, не вообразить. А Андрей развернулся и пошел к двери. И уже на выходе сказал: «Никогда в жизни не сомневайся в том, что я тебе говорю, я тебе никогда не врал!»

И ушел.

Мы дней пять не виделись, не разговаривали. Потом Андрей позвонил, я извинялась, как могла. Можно представить, какой фурией я налетела на Слуцкого. Он просил прощения, объяснил, что произошла жуткая несуразица. Эренбург читает только то, что прошло через секретаря – Наталью Ивановну Столярову. Он, Борис, разговаривал с ней, она сказала, что такой книжки не было. А дело было в том, что Андрей пришел к Эренбургу и отдал книгу прямо ему.

Андрей стал моим последним мужем, моей судьбой и моей окончательно сформулированной сущностью, моей биографией, моей личностью, моими успехами. Он был примером абсолютно всего, что может быть в человеке особенного, – талант, гений. Он мог, абсолютно не думая, ринуться на Северный полюс, не будучи подготовленным к походу Шпаро, броситься в Ташкент, в пекло, в землетрясение, а потом написать поэму «Помогите Ташкенту». Он был абсолютно неистовым, перешагивающим через всё, если дело касалось его стихов. На него могло нахлынуть вдохновение, он мог босиком уйти куда-то и так далее.

Эта часть моей жизни, абсолютно обратная поведению моего детства, то есть это разрушение всех приличных и нормальных устоев во имя того колокола, который бьется в твоей груди, скажем возвышенно. И первая снятая комната, где мы жили с ним почти в нищете, в голодании, но по своим правилам, как ему и мне хотелось. Я всегда счастлива, только если я не испытываю насилия над собой. Я в жизни наработала одно – человеческие отношения, и для меня это всегда было основным.

Моим главным желанием было делать кого-то счастливым. Поэтому я не люблю подарков, которые мне дарят, но терплю это и благодарю, но я люблю кому-то что-то дарить, люблю, чтобы человек в это время улыбнулся, ему стало интереснее, веселее в минуту счастья. У меня есть знаменитый постулат, что человеку отпущено в жизни очень немного счастья истинного, полного – час, день, неделя, очень редко у кого это может длиться больше года, но если этот человек умеет радоваться счастью другого человека так, как собственному, то у него много-много часов этого счастья. И вот я живу по этому правилу, и поэтому я – другая, поэтому я так щедра в выслушивании других людей, в трате на них времени, что я могу всегда в любом состоянии (травмы, больницы, операции) не забыть, что кому-то надо помочь или я что-то обещала.

17 мая 2015 года

После той первой поездки с Андреем в Дубну мы с маленьким моим Леней, ему было лет двенадцать, отправились в путешествие по Волго-Балтийскому каналу, с остановками в потрясающих маленьких русских городах. На одном из причалов ко мне подходит служащий речного флота с громадным букетом и спрашивает: «Вы Зоя Богуславская?» Отвечаю: «Я». Он протягивает мне цветы: «Этот букет Зое Богуславской».

Андрей каким-то образом организовал!

И потом на каждом причале радиорубка вещала: «Телеграмма Зое Богуславской!», «Озе Богуславской!», «Богуславской-леди!..». (Все эти телеграммы я храню.)

Злилась я страшно. Андрей засветил меня на людях, мне и выйти из каюты уже нельзя было. Я, человек абсолютно несовместимый с публичностью, считала себя публично скомпрометированной. Я буквально кипела от злости.

Когда мы с сыном в Петрозаводске уже сошли на берег, в конце причала, в глубоком далеке, я увидела Вознесенского. Он, оказывается, уже целые сутки ждал меня, думал, что я оценю эту его эскападу и он со мной будет.

И тут я обрушила на него всю свою ярость: «Не преследуй меня больше! Ты меня компрометируешь!..» – и что-то еще в этом роде, очень злое. Он побелел как полотно: «Я больше никогда не буду тебя преследовать». Развернулся и ушел.

Мы с сыном отправились в обратный рейс – из Петрозаводска в Москву. И я начала казнить себя: за что обидела, что я наделала, он же хотел как лучше, ну какая же я сволочь!

На пути у нас был причал, поселок Вознесенск. Я посылаю Андрею телеграмму, на квартиру его мамы: Красносельская, 45, квартира 45. Пишу: хожу по городу Вознесенску… любуюсь Вознесенскими улицами, Вознесенский райком принимает членские взносы, на углу продают Вознесенские веники, рубль штука. Телеграмма примирения. Я была уверена, что он будет встречать меня в Москве. А его не было.

И потом – никаких звонков от него.

На второй или третий день мне звонит его мама, Антонина Сергеевна…

Надо, наверно, сказать, что родители Андрея меня не приняли, безумное увлечение сына их очень тревожило. Отец, Андрей Николаевич Вознесенский, профессор, директор Гидропроекта, Института водных проблем Академии наук, вообще был человек замкнутый, молча не одобрял. Мама его – человек замечательный, но, конечно, как и любая мать, не могла приветствовать, что сын увлечен женщиной старше его на девять лет, с ребенком.

До меня потом дошли якобы ею сказанные слова: «Она тебя погубит, она потребует, чтобы ты покупал ей каракулевые шубы». И, конечно, знаменитое в нашем кругу: «Любовь – не татарское иго», а полностью: «Любовь – не татарское иго, Андрей, такое, что у тебя нет никаких других мыслей». Она видела, что с ее сыном что-то происходит, что он не помнит о доме, о родителях, ни о чем, а только с утра до вечера бежит куда-то за мной. Но потом время взяло свое, она стала вместе со мной беспокоиться за него.

Итак, звонит Антонина Сергеевна: «Зоечка, а вы не знаете, где Андрюша? Я беспокоюсь, он ни разу не позвонил мне…»

Тут я начала паниковать! Стала думать, что случилось что-то ужасное.

Это был мой перелом в отношениях с Андреем. Я вдруг поняла, что теряю его, теряю все то, чему вроде бы, внешне, не придавала значения.

Через какое-то время он объявился, позвонил: «Милая, я жив, ты не беспокойся, но я никогда не буду стоять в очереди к тебе…»

Ну и не надо. Я так и сказала ему: «И не надо!» И повесила трубку.

Он позвонил на другой день: «Милая, я буду стоять в очереди за кем угодно, за одним, за другим, только не гони меня!»

Тут во мне окончательно что-то сломалось… У меня вообще от природы очень сильно чувство сострадания и вины – оно