Халатная жизнь - Зоя Борисовна Богуславская

возмутилась: нельзя такую объемистую книгу прочитать за ночь. Он ответил: «Открой любую страницу, прочитай любую строчку, я тебе скажу, что дальше». Я была поражена. Прожив несколько лет вместе, я поняла, что память у Андрея не просто феноменальная, а фотографическая: он не читает построчно, как все люди, а сканирует страницу, воспринимая и отпечатывая ее целиком. Мне было стыдно, но я ликовала. Значит, он и правда прочитал мою книгу, а в тот момент мне это было важнее всего. И тут Андрей предложил невесть что: «Назови человека, которому ты никогда не осмелишься подарить книгу, но мечтаешь, чтобы он прочитал ее и даже написал о ней?» Я его даже не поняла. Никогда, после любой из напечатанных моих повестей, романов я не просила кого-либо прочитать, откликнуться рецензией. Но в тот момент мечтательно протянула: «Вот если бы Илья Эренбург…» Произнести это было очень просто, так как абсолютно несбыточно. Для меня это было все равно что Лев Толстой или Михаил Шолохов. Илья Эренбург был гуру всей молодой плеяды шестидесятников. В глазах молодых поэтов он был человеком совершенно интернациональным, для них это было очень романтичным, а во-вторых, потому что он был человеком исключительного мужества и писал из горячих точек о войне, но также не боялся высказываться абсолютно на том уровне правды, на котором никто себе не позволял. Говорят даже, что у него был такой диалог с Хрущевым.

– Илья Григорьевич, что нам друг с другом делить, давайте не будем ссориться? – сказал ему Хрущев. – Ведь мы люди одного поколения, прошли одни и те же испытания.

На что Эренбург ему якобы ответил:

– Нет, Никита Сергеевич, я старше вас на год, мы не ровесники.

– Ну что значит один год?

– Никита Сергеевич, вот когда вы проживете этот год, тогда вы будете понимать, что мы люди разных поколений, – якобы ответил ему Эренбург.

И надо же так пророчески совпасть, что действительно в течение следующего года Хрущев был отстранен от власти.

Я добавила: «Это мечта, я понимаю, что это почти невозможно».

«Хорошо! – сказал Андрей. – Он прочитает».

Через пару дней Андрей влетел в кабинет иностранной комиссии Союза писателей и со свойственной ему энергией возвестил: «У меня новость, Эренбург прочитал твою книгу, она ему очень понравилась. Пообещал, что, если у него выпадет хоть какое-то свободное время, он обязательно о ней напишет. Поздравил тебя и передал привет».

Это было что-то невероятное! Неужели я – способный литератор, сам Эренбург прочитал мою скромную книжку, и она ему еще и понравилась! Не могу передать, на каких крыльях я летала в те дни.

В это время я дружила с Борисом Слуцким, который был самым блистательным поэтом своего поколения, его стихи цитировались, но кроме этого, в его характере была сила, которой я восхищалась. Его биография была бы абсолютно незапятнанной, если бы не его участие в разгроме Пастернака, где он присоединился к осудившим Пастернака за передачу рукописи «Доктора Живаго» в итальянское издательство. И этот не объяснимый ничем поступок Бори стал для него роковым, потому что впоследствии он кончил жизнь в психиатрической больнице, где его, кстати, Андрей навестил. Он не хотел видеть там женщин, только мужчин, даже я не могла прийти туда к нему в гости. И жена Таня сыграла в этом роль, видимо, что-то не срослось, но больше всего разлад с обществом и потеря репутации.

Так вот, возвращаюсь к истории с Эренбургом. Однажды за мной зашел поэт Борис Слуцкий. Для него Эренбург был не только живым классиком, но и старшим товарищем, покровителем – Эренбург напечатал статью о поэзии Слуцкого в главной газете страны, в «Правде». Такое посильно было только Илье Григорьевичу – с его авторитетом. Ведь стихи Слуцкого, при всей их тогдашней популярности, официозом не приветствовались. Он рубил сплеча, в его стихах о войне не было героизации, фанфар, их рваный, непривычный ритм только подчеркивал жесткую окопную правду.

Мы пошли гулять по Александровскому саду, как всегда, обсуждая литературные новости. Естественно, я тут же выпалила: «Эренбург похвалил мою книгу!» У Бориса вытянулось лицо, и он сказал: «Очень странно. Мне об этом ничего не известно».

Я почувствовала, что он не только не обрадовался за меня, а как-то непонятно удивился. Он сильно недолюбливал Андрея. Они были совершенно противоположные люди. Один весь шумный, напоказ, для кого слава и публичность, прилюдность его стихов была прямо противоположна его личной жизни, он не любил интервью. И Слуцкий, который публично никогда ничего не высказывал, но тайно помогал всем опальным художникам и любил разговоры наедине. И после того как мы стали с Андреем мужем и женой, Слуцкий все время эпатажно задавал несколько вопросов: первый – «Деньги нужны?» и второй «Ну как твои романы и адюльтеры?». Я говорила, все в порядке, и мы с ним шли дальше. Слуцкий все время ругал меня за то, что я вышла замуж за Андрея, он говорил, что у меня был прекрасный муж, сын, все хорошо, и не надо мне отвечать дружбой на ухаживания такого сомнительного персонажа, как Вознесенский.

Тогда через несколько часов Борис позвонил: «Твой Вознесенский – пакостник и врун. Он все выдумал, чтобы подольститься к тебе, и как ты можешь дружить с таким авантюристом и циником. Эренбург никогда не видел и не читал твоей книги!»

Не поверить ему я не могла: Слуцкий был близок к Эренбургу.

Я чуть ли не прорыдала весь вечер, для меня это был страшный удар. Это все равно что дать ребенку игрушку, а потом сказать, что купил ее не ему. Со мной было такое в детстве – и я это запомнила на всю жизнь. Мне сказали, что в комнате меня ждет щенок, я вскочила с постели, ворвалась в комнату, а там – никого и ничего. Пошутили. Эту шутку я никогда не забывала.

И здесь сердце буквально разрывалось: как он мог?!

Можно себе представить, в каком состоянии я пребывала, когда Андрей пришел проведать меня, – действие происходило все в том же кабинете иностранной комиссии, в присутствии нашей общей подруги Иры Огородниковой.

Я ему все высказала! Закончила так: «Не хочу больше тебя видеть!» Я была на грани отчаяния. Андрей побелел, пристально смотрел на меня, с дикой тоской в глазах, спросил:

– Откуда ты все это взяла? Кто тебе это сказал?

Я ответила, что Борис Слуцкий.

Он взял телефон, набрал номер, и я с ужасом услышала:

– Илья Григорьевич, извините за беспокойство, но рядом со мной сейчас стоит автор книги о Пановой, которая вам так понравилась. Может быть, вы ей скажете пару слов?

Я дрожащими руками