Не измени себе - Брумель Валерий Николаевич

С одной стороны, стало вроде полегче, с другой — сложнее. Почему?

Раньше было проще:

«Нет, и все! Не признаем!»

Теперь таких «оракулов» поубавилось. Появились «молчальники» — сидит себе, слушает и молчит. Поди узнай, что у него там на уме? Или, например, «сочувствующие лицемеры»: в глаза тебе одно, за глаза — подножку.

Более всего я стал бояться «сочувствующих воров». Один такой, молодой, с горящими глазами, воодушевленный идеей метода, буквально влез ко мне в душу и очень подробно расспросил об одной из модификаций моего аппарата, которую я только начал разрабатывать.

На конференциях меня особым вниманием не баловали. От подобной заинтересованности у меня, как говорится, «сперло дыхание», и поэтому Шамшурину (такая у него была фамилия) я выложил несколько своих очередных задумок. При этом он кое-что записывал.

Через полгода он представил «свой» аппарат на получение авторского свидетельства. Суть моей новой конструкции Шамшурин схватил лишь в общих чертах, детально же разработать не сумел. Но самым удивительным было не то, что он украл идею, а то, что этот Шамшурин моментально получил авторское свидетельство. Более того, «свою модификацию» ему удалось внедрить в столичных травматологических институтах. Как и следовало ожидать, «изобретение Шамшурина» особым успехом пользоваться не могло. Тяжелым больным «его» аппарат помогал «как мертвому припарка». Зато молодому, шустрому дельцу пригодился весьма. Он быстро пошел в гору.

У кого из нас не встречалось на пути подлецов? У всякого. И все же: «не бог с ними», как говорят, а «бог с порядочными!» — иначе бы мы не совершили в своей жизни ничего полезного.

Например, такая личность, как Зайцев. Моложе меня на шесть лет, уже профессор, автор нескольких толковых изобретений, он произвел на меня впечатление человека очень энергичного, а главное, прогрессивного и бесстрашного. На последней республиканской конференции он призвал ученых внимательнее относиться ко всему новому, не отказываться сразу от незнакомого и непривычного. Плохое, оно рано или поздно покажет свою несостоятельность, а вот зерна хорошего нередко можно и пропустить.

О моем методе Зайцев, правда, не упомянул, но зато в перерыве на виду многих пожал мне руку и сообщил, что, по его мнению, то направление, которым я занимаюсь в травматологии и ортопедии, крайне интересно. Ему бы хотелось встретиться со мной еще раз и поговорить о моем методе более обстоятельно.

Я был польщен. Во-первых, Зайцев понравился мне как человек. Во-вторых, поговаривали, что именно он вскоре станет директором одного из крупнейших травматологических институтов. Для дальнейшего развития моего метода это было немаловажное обстоятельство. Зайцев дал мне свой домашний телефон в Москве и просил запросто звонить ему в любое время.

Спустя несколько месяцев я так и поступил. Приехав в Москву, сразу позвонил ему. Договорились мы встретиться у него в институте.

Слухи подтвердились — Зайцев возглавил институт. Новый директор принял меня в большом роскошно кабинете. Он подробно, участливо расспросил меня о состоянии моих дел, о сложностях, которые я испытываю, поинтересовался даже моими рекомендациями, которые я мог бы предложить для более успешной работы его института, а узнав, что развитие моего направления вроде бы пошло в гору, искренне обрадовался, но с сожалением сказал:

— И все-таки это ужасно. В космос уже запускаем живые существа, — Зайцев имел в виду недавний полет Белки и Стрелки, — а на земле до сих пор, чтобы добиться первого официального признания нужного всем изобретения, требуется… Э-э… Сколько вам потребовалось лет?

Я улыбнулся, ответил:

— Пока восемь!

— Вот именно! — подтвердил Зайцев. — Корень нашей бесхозяйственности в том, что мы слишком беспечны к человеческим талантам. К ним мы порой относимся как к сорной траве, которая растет подле дороги. Вот главный убыток для государства.

Все было так, я ничего не мог прибавить. Под конец беседы директор пообещал мне самую полную поддержку. И прежде всего в стенах своего института.

— Все, что смогу, — сказал он, — все для вас сделаю.

Сообщая Зайцеву о том, что мои дела пошли в гору, я имел в виду недавнее заседание коллегии Минздрава РСФСР по вопросу распространения моего изобретения.

Двумя неделями раньше в министерстве побывала Ломова. Она доложила на коллегии, что из всех врачей области у меня самый высокий процент выздоровлений. (В два раза больше.) Ломову попросили объяснить причину подобного успеха, что она и сделала. Об аппаратах, о совершенно новом методе некоторые представители министерства услышали впервые. К тому же Ломова со свойственной ей прямотой выразила возмущение по поводу упорного нежелания некоторых ведущих травматологов и ортопедов признать перспективное новшество доктора Калинникова.

Всей коллегии она заявила:

— По золоту мы ходим ногами, товарищи.

В результате я был вызван в Москву.

Коллегия постановила:

«1. Организовать на базе второй городской больницы г. Сурганы проблемную лабораторию по травматологии и ортопедии, увеличив число коек до 180.

2. Помочь вновь организованной лаборатории наладить серийный выпуск аппаратов доктора Калинникова на производственной основе.

З. Внедрить эти аппараты во все центральные травматологические институты.

4. Организовать в г. Сургане семинар по подготовке травматологов с целью освоения и обучения методу доктора Калинникова».

Возвращаясь домой, я лежал в купе на второй полке и под равномерный стук колес мысленно подводил своеобразный итог за восемь лет.

Открыт принципиально новый метод в целой области медицины. Изобретено средство для его осуществления — аппарат.

На конструкцию получено авторское свидетельство.

Разработано более ста методик ее применения.

Получено право лечить новым методом людей.

В место десяти коек — теперь сто восемьдесят.

Создана проблемная лаборатория.

Появились ученики и сторонники.

После семинаров возникнут последователи.

Наконец, самое главное — излечено около двух тысяч человек, многие из которых ни на что уже не надеялись.

Так почему же я спокойно лежу на полке и не ощущаю ни малейшей радости?

Почему меня опять что-то заботит? Все ясно: возликовать, ослабить свою волю — это значит потерять время. Только на начало ушло восемь лет — это немало. Так что радоваться я просто не имел права.

БУСЛАЕВ

Моему сыну было десять дней. Глядя на него, я недоумевал: неужели из этого красного, крошечного комочка вырастет человек?

Мы с женой склонились над кроваткой ребенка.

Она толкнула меня:

— Ну, чего ты стоишь? Это ж твой сын?

Я растерянно откликнулся:

— А что я должен делать?

— На руки хотя бы возьми!

Я поежился:

— Страшно. Он такой хрупкий.

— У нас папа чудак, правда? — Людмила нагнулась к ребенку. — Скажи: па-па!

Шевеля игрушечными руками и ногами, сын созерцал потолок.

Жена прижалась ко мне, сказала:

— Смотри, какие у него глазки сообразительные!

Я неуверенно пожал плечами:

— Так вроде в этом возрасте они все вверх ногами видят?

— Все равно сообразительные! — не согласилась жена. — Дай ему палец!

Я сунул мизинец сыну в раскрытую ладонь. Он тотчас крепко сжал его в кулаке. Я потянул палец обратно, сын не отпустил.

Я гордо проговорил:

— Вот рука у него мужская. Сразу видно!

— Нет уж! — возразила супруга. — Спортсменом он наверняка не будет? Мне и одного хватит! — Людмила опять склонилась к сыну. — Правильно, Витенька?

Как и я, сын промолчал, спорить об этом было явно рано. Острое чувство любви к своему ребенку у меня возникло позднее, когда он впервые встал на ноги.

Вернувшись в этот день с очередных соревнований, я открыл ключом квартиру, окликнул из прихожей жену — никто не отозвался.

Я заглянул на кухню, в столовую, спальню, наконец в детскую. В деревянной кроватке с решеткой молча стоял мой Витек. Очень серьезный и сосредоточенный. Ухватившись за перекладину, он поднимал в стороны то правую, то левую ногу. И вдруг, увидев меня, замер. Я стоял на пороге, боясь пошевелиться. Сын глядел на меня пытливо и очень недовольно. Затем расплылся в довольной улыбке — узнал.