Не измени себе - Брумель Валерий Николаевич

— Шипы! У меня шины!

Несколько человек уже корчились от боли, потому что меня беспрерывно толкали из стороны в сторону и я наступал на ноги. Пострадавшие от моих шипов пытались выбраться из толпы, но на них напирала сзади, и я отчаянно понял, что меня просто раздавят.

— Шипы! Шипы! Не надо!

Никто ничего не слушал, все начали рвать с меня майку. В один миг от нее остались клочья.

Неожиданно под меня кто-то подсел и, перекинув через плечо, стал, как тараном, пробивать моим телом эту безумную людскую кашу. Это был Кислов.

Вырвавшись из кольца, мы с Кисловым тотчас помчались навстречу шеренге полицейских. Пропустив нас, полиция грудью стала сдерживать набегающую лавину публики, которая кинулась за нами вслед.

Я посмотрел на Кислова: из носа у него текла кровь. Он облегченно улыбнулся, сказал:

— Слава богу… Живы!

Тяжело, загнанно дыша, я кивнул ему.

Дома, в Шереметьеве, мне не дали сойти с трапа, сразу подхватили на руки, понесли через все летное поле к машине. Над, головой я держал «Золотую. Каравеллу» — приз лучшего Спортсмена мира, которым меня наградили второй раз подряд. Вокруг бушевала огромная масса людей. Всем, хотелась. Дотронуться до меня.

Наконец меня втиснули в автомобиль. Когда вся толпа схлынула, я вдруг увидел Людмилу. В стороне от всех, она одиноко стояла на пустом летном поле и плакала. Меня пронзили какая-то жалость и острая нежность к ней, И странно, именно в этот момент я вдруг почувствовал себя отцом. Ответственным за эту женщину, за нашего ребенка.

Машина круто развернулась, подъехала к Людмиле, Я открыл дверцу, сказал:

— Садись быстрее!

Она села, уткнулась лицом в мое плечо и вдруг, не выдержав, разревелась.

Мы медленно покатили с аэродрома. За автомобилем долго бежали люди, стучали мне в стекло, улыбались, что-то кричали.

Я глядел на плачущую Людмилу, на этих людей, на праздник, который творился вокруг меня, молчал и в мыслях просил:

«Не надо… и сын, и жена, и мой рекорд, и эти люди. Не надо все сразу».

Мне стало страшно, я вдруг испугался свалившегося на меня счастья, Я знал — в природе все уравновешено. Всякой мере счастья соответствует такая же доля несчастья. А в моей жизни все пока складывалось очень удачно. Я стал себя убеждать, что это все чушь, неправда, это выдумки писателей, а в жизни все по-иному… И в конце концов, если все даже и так, то бояться собственного счастья бессмысленно! Зачем тогда жить?

От этой простой мысли я словно открыл в своей душе какой-то клапан и жадно опустил в себя все то чем так щедро одаривала меня в этот момент жизнь.

КАЛИННИКОВ

Обо мне стала распространяться молва. Постепенно она обрела форму легенды: якобы в Сибири существует такой врач, который может вылечить любого хромого, горбуна и даже лилипута. Этот чудо-доктор так заговаривает человеческие кости, что может удлинить нормального человека до двух с половиной метров. Или укоротить его вдвое.

В этом смысле у меня был почти анекдотичный случай.

Ко мне приехала очень высокая девушка — баскетболистка, ростом 198 сантиметров. Она попросила укоротить ее хотя бы до метра семидесяти. Я спросил:

— Зачем?

Вместо ответа она заплакала. Я ее долго успокаивал, пока не добился вразумительного объяснения. Оказалось, что она любит человека ростом один метр шестьдесят восемь сантиметров. Он ее любит тоже, но ужасно переживает, что она такая рослая, и стесняется появляться с ней на людях. Что ей делать?

Я ответил:

— Ничего. Если его любовь настоящая, он в конце концов победит в себе ложную стеснительность. Так что езжайте домой и объясните ему это.

Девушка отрицательно замотала головой и опять заплакала:

— Ну, доктор! Я умоляю!

Я решительно отказал ей:

— Нет! Если бы вы были больны — другое дело. А так нет! У вас нет физического дефекта, я не имею никакого права калечить вас. Вы меня поняли?

Баскетболистка ничего не хотела понимать и на протяжении недели умоляла сделать ей операцию, подстерегая меня в коридоре больницы, у входа, даже возле дверей моего дома. Я повторял одно:

— Нет!

К счастью для всех, для меня в том числе, все закончилось благополучию. Ее жених, узнав, где она и что собирается делать, срочно прилетел в Сургану и забрал ее обратно. При этом (я был тому свидетелем) он решительно заявил девушке:

— Плевать Если все так, плевал я на то, что люди скажут.

Так что любовь победила.

Из разных областей ко мне приезжали множество пациентов: поломанные, ушибленные, хромые, горбатые, костные туберкулезники, больные полиомиелитом, коротконогие, кривоногие, просто дистрофики и действительно лилипуты.

Куда я их мог деть? У меня было всего сорок коек. Единственное, что я мог сделать, — это втиснуть в то же помещение еще десять больных и тем увеличить их до пятидесяти. Остальных я поставил в очередь. Она оказалась фантастической — учитывая самые сжатые сроки излечения, последний записавшийся больной должен был явиться ко мне через девять лет! Всех прибывающих пациентов я предупреждал об этом, но они все равно соглашались ждать. Иного выхода для них не существовало. Эти люди были приговорены медициной к неизлечимому уродству, в их душе давно угасла всякая надежда на выздоровление. В мой метод они, видимо, не верили тоже, но слухи (пусть на 90 процентов преувеличенные) будоражили их сознание.

Один из таких больных сказал:

— Без надежды не могут жить даже здоровые люди. Если она возникает у калеки, для него это уже иной способ существования.

Больные прибывали самые разные — тихие, нервные, робкие, злые, отчаявшиеся, ожесточенные… Большинство стойко и терпеливо переносили свой недуг на протяжении многих лет, но за них остро страдали близкие. Особенно родители за своих детей.

Как-то пришли ко мне на прием мать со взрослой дочерью. Я спросил:

— Что у вас?

Вместо ответа на середину кабинета вышла симпатичная хромая девушка. Я встал из-за стола, достал из-под медицинской кушетки несколько деревянных кубиков. Один поставил на пол, попросил девушку:

— Встаньте на него, пожалуйста.

Она наступила на него укороченной ногой. Я поглядел на ее плечи — они сразу выровнялись. Укорочение оказалось небольшое — всего пять сантиметров.

Я задвинул кубики под кушетку, сказал матери:

— С таким недугом ваша дочь может ходить не хромая. Но для этого надо потренироваться месяца три-четыре, не больше. Как только у нее войдет в привычку подгибать при ходьбе ногу, расшатывание корпуса исчезнет.

Мать настороженно спросила:

— А операция?

— Зачем? — ответил я. — У нее не такое большое укорочение. Вот смотрите, я вам покажу. Подойдите, пожалуйста, — позвал я девушку.

Она приблизилась, я взял ее за плечи, попросил:

— Попробуйте встать прямее.

Девушка попыталась выпрямиться — не получилось. Одно плечо у нее крепилось вниз.

Я стал ее учить:

— Ослабьте левую ногу… Так… Еще чуть… Хорошо… Теперь очень медленно шагните. Стоп! Вот, вы сразу выпрямили левую ногу, а не надо. Смотрите на меня.

Я повернулся к ней спиной, поставил две ноги вместе. Потом осторожно приподнял левую ногу, слегка согнув ее, плавно шагнул.

— Видите?

Девушка кивнула.

— Вот, попробуйте так, Она шагнула — у нее почти сразу получилось.

Пытаясь успокоить мать, я сказал:

— У нас вообще у всех одна нога короче другой, мы просто этого не замечаем. Как только человек теряет ориентиры, в лесу, например, он сразу начинает блуждать. Почему? Да потому, что у него одна нога короче и он начинает ходить по кругу. Вы меня понимаете?

Мать возмущенно смотрела на меня:

— Нет, ничего не понимаю! девочке нужна операция, а вы мне про какой-то лес рассказываете!

Я сел за стол, терпеливо объяснил:

— Я уже сказал, что операция ей не нужна. Мы не можем оперировать всех желающих. Мы ставим на очередь больных с укорочением не меньше четырнадцати сантиметров. У вашей дочери нет ничего страшного, поверьте мне.