Созидатель - Игнат Валунов

новое о своих способностях. А выбор именно в пользу планеризма сделаешь потому, что в твоей психике сложится определенный ореол этого занятия – на основе сознательных представлений, приобретенных тобой прежде и повлиявших на адаптивную часть внутреннего я. Еще один пример сложного психического механизма – озарение ученого, которое происходит благодаря накопленным внушительным знаниям.

Д.: Что ж, я поделюсь твоей теорией с компетентными людьми. Посмотрим, что они скажут. Хотелось бы узнать еще про парочку понятий – как ты вписываешь их в свою теорию. Какое место в ней занимает интуиция?

А.: Интуиция – это конструктивные на вид воздействия на тебя твоего внутреннего я, которые ты не можешь объяснить рационально и которые, как правило, сугубо информационны, то есть эмоционально не нагружены. Например, ты интуитивно угадываешь в малознакомом человеке лжеца или честного человека – по внешности, манере говорить. У внутреннего я свои механизмы оценки качеств людей по внешности и манере поведения. Мы не отдаем себе отчет в работе этих механизмов, но результаты их работы играют большую роль в жизни. И мы подчиняемся им, называя это интуицией.

Д.: Допустим. А теперь интересно узнать, как ты интерпретируешь понятие воли.

А.: Проявление воли всегда связано с существованием некоего конфликта в психике. Например, позыв внутреннего я и система сознательных представлений, блокирующих его, могут оказаться примерно равны по силе. Человек может одновременно испытывать позыв к лени и намерение совершить пробежку, исходя из сформировавшихся у него представлений относительно заботы о здоровье. Работа внутреннего я все‑таки приведет его к какому‑то решению, но, если это будет решение в пользу сознательных представлений, он почувствует, что проявил волю, – испытает воодушевляющее чувство преодоления. Переживание этого чувства станет частью его опыта, учтенного внутренним я, и может сыграть свою роль в следующей похожей ситуации. Решение любых внутренних конфликтов все равно остается за внутренним я, а сопутствующие этому ощущения, включая ощущение, что мы проявляем волю и делаем сознательный выбор, служат лишь для более четкой последующей работы внутреннего я – по влиянию на нас этих ощущений оно будет выверять будущие решения. Например, опыт мучительного проявления воли может при похожем случае сформировать во внутреннем я решение, чтобы мы не поступали снова так же. Но может и наоборот: сформировать решение снова поступить аналогично, раз уже есть такой опыт. Всё завит от сопутствующих как внутренних, так и внешних обстоятельств.

Д.: Тоскливо осознавать, что от нас на самом деле не так много зависит. Что свобода воли – только иллюзия.

А.: Это не повод переживать. Иллюзорность свободы воли касается сиюминутных решений. Повышая качество сознательных представлений, мы повысим качество действий, к которым нас подводит бессознательное. Это сродни развитию в профессии, когда ты приобрел достаточные знания и опыт и уже на автомате филигранно решаешь вопросы, а будучи менее опытным при ровно таких же рабочих трудностях из-за спешки действовал неправильно, подчиняясь скоропалительным решениям, сформированным в бессознательном. Нам нужно сформулировать, что значит профессионализм в общечеловеческом смысле этого слова, – тогда мы станем лучше.

Еще хочу сказать о скорости работы нашего сознания, так как это во многом определяет наше мироощущение. Скорость работы сознания выверена по тому, насколько быстро нам нужно ориентироваться для целей выживания. Работай сознание медленнее, мы бы не выжили как вид, будучи неспособными вовремя реагировать на опасности. Быстрее сознание работать не будет, поскольку на это есть физическое ограничение. Вероятно, если сознание работало бы быстрее, мы смогли бы лучше разбираться в том, как принимаются решения нашим бессознательным.

Д.: Это ограничение, которое не может быть знакомо искусственному интеллекту. Что скажешь о нем? С какого момента, по-твоему, человек начинает наделять машину не просто интеллектом, а сознанием?

А.: Машине необязательно нужно сознание. Его можно симулировать, но, пожалуй, это будет излишняя программная надстройка. Допустим, мы можем научить робота идентифицировать себя в качестве некоторой сущности, живущей в реальном мире. Эта часть его программы будет иметь урезанный функционал – просто чтобы симулировать сознание. В частности, она должна будет не понимать всех процессов принятия роботом решений, а также всех процессов формирования оценок происходящего в окружающей действительности. Если часть программы робота, которая по принципу действия будет аналогична бессознательному сегменту психики, станет идеально адаптироваться к изменениям окружающей среды, часть программы, которая будет симулировать сознание, окажется настоящей обузой.

Д.: Это звучит интересно, что построение машинного ума по идеальной схеме на фоне несовершенства нашей психики позволит нам не воспринимать роботов наделенными атрибутами людей. В этом есть своя логика. Людей надо жалеть, потому что природа сделала их несовершенными – собственно, такое отношение полностью соотносится с философией моей профессии. А роботам очень повезло появиться в тот исторический момент, когда на Земле уже есть кто‑то, кто понимает, как изначально сделать их по идеальной схеме. Поэтому чего их жалеть? Захотим – заложим в них такой психический механизм, что они будут рады своей смерти. Правда, сможем ли мы вообще симулировать у робота счастье или горе? Позволят ли это провода и транзисторы, из которых их будут собирать? И если я стану относиться к роботу как к другу, это будет сугубо моя проблема, которую некорректно раздувать до глобального вопроса о том, должны ли мы выделять роботам какое‑то особенное место в нашем обществе. Нам с самими собой тяжело бывает ужиться, а если еще роботы, которых мы будем видеть больше, чем машинами…

А.: Посмотрим, придешь ли ты однажды ко мне со своим роботом-ассистентом.

Д.: Наверное, это будет нескоро. Но в следующий раз я точно появлюсь здесь не из-за твоей болезни – может, просто зайду в гости. Потому что ты выздоравливаешь, и больше в целях твоего лечения мне приходить сюда не нужно. Я просто попрошу Лидию пристальнее за тобой следить. Впрочем, не до такой степени, чтобы она стала навязчивой. И не занимайся притворством в ее присутствии.

А.: Вообще‑то, она разгадала мой единственный трюк. Больше у меня нет.

Вскоре доктор ушел. А уже через пару дней Андрей полностью поправился и вернулся к работе, не вспоминая даже, что еще недавно он не был озабочен ничем, кроме собственного здоровья.

9

Пока дни тихо исчерпывались один за другим, Андрей писал новые картины. Их забирали у него раз в два месяца. Иннокентий все не появлялся, а Лидия могла рассказать только, что он очень много времени стал посвящать поездкам. Еще однажды она поведала Андрею о твердом намерении Иннокентия вознаградить его большим морским круизом. В ответ он только промолчал.

Иногда в