Концертмейстер. Роман в форме «Гольдберг-вариаций» - Валерий Храмов

«Волга» стояла у порога с включенным двигателем. Я занял «свое место». Скоро появилась Оля. Настроение у нее было испорчено, как и у меня. Нетрудно было догадаться, что после концерта Петрович устроит банкет. Но этот «праздник жизни» пройдет без нас.

… … ….

Аркаша, друг! Ты мою жену уважаешь? … И я тоже… (поет) -

«Я ее целовал, уходя на работу, а себя,37 как всегда, целовать забывал…».

«Окна РОСТа» (мультфильм)

Вечером, когда мы с Олей пили чай, раздался робкий стук в дверь. Я открыл. Предо мною на карачках стоял Чацкий. Он пьяно посмотрел мне в глаза и со слезою попросил:

— Наташа, мне без тебя херово, пусти.

В правой руке «великий актер» держал букетик полевых цветов. Трех точек для поддержания равновесия ему явно не хватало. Он раз за разом помогал себе кулачком, в котором были зажаты цветочки, невольно подметая пространство перед дверью в номер. Выходило комично. Придя в себя после «неожиданного признания» знаменитости, я догадался, что цветы не мне.

— Кто там к нам пришел? — донесся из комнаты притворно кокетливый Олин голосок.

— Оля, тут к тебе заслуженный артист просится, говорит … плохо ему без тебя.

— Пусть заходит.

— Вряд ли у него получится.

— Тогда заноси. — Решительно закончила эпизод певица.

Я помог Чацкому подняться и дотащил его до дивана. Он плюхнулся, что-то промычал, улыбаясь. Оля подала чай в самоваре. Чацкий пил чашку за чашкой, под ее охи-ахи, громко тянул жидкость, остужая горячую воду струей воздуха, «чавкал» и что-то пьяно бормотал. Хозяйка подкладывала ему печеньки и умилено улыбалась. Постепенно великий актер стал приходить в себя, даже пошутил — дескать, «как волка ни корми, он … все ест и ест». Потом, неожиданно задремал, вдруг проснулся и стал читать стихи, как бы продолжая недавний концерт. Начал почему-то с финального монолога Чацкого. Читал, путаясь, перескакивая и опять возвращаясь, но с упоением — играл, пытался вскакивать с дивана, просил карету.

Я предложил вызвать такси, но Оля шутку не одобрила.

Очередной раз закончив монолог, заслуженный артист перешел к обсуждению текущих творческих планов:

— А завтра мне Маяковского выблюдовывать в зал, Владимира Владимировича, мать его! Про «Хорошо» читать буду, про сыры, что мухами незасраны, якобы… Наташа, родная, а вот сделай-ка мне бутерброд с сыром, не позволь актеру умереть с голоду!

— Так его жену зовут новую, — шепотом пояснила Оля в ответ на мой удивленный взгляд, и с готовностью отправилась делать бутерброды, лишь пробурчав ревниво, — надо же, какая любовь!

Пока она хлопотала с закуской, украшая кулинарные изделия привезенной зеленью, сорванной вчера утром на огороде, Чацкий «отрубился», но, когда горка бутербродов появилась на столе, почувствовав запах еды, пришел в себя, всплеснул руками, потом широко открыв рот смачно откусил кусок бутерброда с сыром и стал жевать, похрустывая корочкой свежей булки. Потом, перекусив, приступил к процессу переваривания, и с восторгом, закатывая глаза, стал хвалить кулинарное мастерство «Наташи». Вдруг лицо его остекленело, посидев десяток секунд в полной тишине, Чацкий, стоная, страшным голосом человека готового к самоубийству заговорил о своем:

— Версты улиц взмахами шагов мну.

Куда уйду я, этот ад тая!

Какому небесному Гофману

выдумалась ты, …

проклятая?!

Он замер, затем зарыдал, прикрыв лицо руками. Сквозь рыдания, как стон, прозвучало:

— Как мне надоели эти залупистые38 режиссеры, дэбильные репетиции, прогоны, завистники. И эти ревнивые глупые бабы!

Вдруг лицо его опять изменилось, приняло классические римские очертания. Взор устремился в окно. Он выбросил левую руку вперед и, обращаясь к воображаемой публике, стал читать Дельвига:

Когда еще я не пил слез

Из чаши бытия, —

Зачем тогда, в венке из роз,

К теням не отбыл я!

Зачем вы начертались так

На памяти моей,

Единый молодости знак,

Вы, песни прошлых дней!..

Тут он остановился, нашел глазами Олю и продолжил уже для нее, молитвенно сложа руки на груди:

Не возвратите счастья мне,

Хоть дышит в вас оно!

С ним в промелькнувшей старине

Простился я давно.

Не нарушайте ж, я молю,

Вы сна души моей

И слова страшного …

"люблю"

Не повторяйте…

ей…

Чацкий рухнул на диван, закрыл глаза, дыхание стало затихать, успокоилось, наконец, он заснул.

— Слава Богу, — прореагировала Ольга, перекрестившись несколько раз.

По сплетням, которые докатились до нас провинциалов, к моменту нашей встречи отношения Чацкого со всемогущим главрежем БДТ были испорчены окончательно. Сначала он стал конкурировать с «великим Гогой», осуществив несколько постановок в качестве режиссера. Связи у него были серьезными — папа глава «Ленконцерта». Успех постановок сына недоброжелатели связали именно с данными существенными обстоятельствами: преуспел, якобы, благодаря папиным связям в театральном мире. Главреж «стал чинить препятствия». А Чацкий — то ли в отместку то ли по недомыслию — «отблагодарил» его, что называется, «по полной программе». В то время наш знаменитый писатель, уже примеривший нимб великомученика, «дободался» с властью до Нобелевской премии. И желая соответствующим образом отметить свой триумф, стал рассылать приглашения на «акт вручения» по стране, проверяя наших знаменитостей «на вшивость», как он говорил. В какой-то момент будущий лауреат, а ныне великомученик, появился в городе на Неве, самом оппозиционном месте Страны Советов. Кое-кто из «второго ряда» питерской интеллигенции поспешил посетить «Исаича», не испугавшись преследований со стороны КГБ, желая приобщиться к событию, хотя и не надеясь войти в состав приглашенных на церемонию. Среди них оказался и Чацкий. Исаич, демонстрируя свойственный великим людям демократизм, принял его, завел беседу. Но завершая разговор, вдруг, обнаружил истинные причины благосклонности к актеру, попросил передать знаменитому главрежу приглашение на вручение, на котором, как потом выяснилось, и сам-то присутствовать не смог.

Заслуженный артист с готовностью выполнил поручение. На следующий день Чацкий, перевоплотившись в Остапа Бендера, явившегося к Корейке для окончательного расчета, пришел на репетицию в театр. Ничего не подозревающий Гога увлеченно обсуждал с актрисами («тремя сестрами») особенности