Концертмейстер. Роман в форме «Гольдберг-вариаций» - Валерий Храмов

другое, ради разнообразия!» — Сатана вздохнул, но отказал: «Не могу Изя. Сочувствую, но не могу. Если я тебе отрежу другое, это будет уже не ад, а жизнь!». Так выпьем же, — возвысил голос тостующий, — за разнообразие, единственное, что отличает нашу жизнь от адских мучений.

Публика была в восторге. Женщины приняли на свой счет, мужчины — как руководство к действию. Выпили с воодушевлением, и каждый артист подошел с благодарностью к Чацкому — чокнуться и сказать комплимент. Впрочем, разнообразия не получилось — все говорили одно и то же, что не расстроило заслуженного артиста. Он выпил, закусив бутербродом с семгой, раскланялся и удалился, извинившись, закончив, как я понял, «визит вежливости».

Без него трапеза как-то поблекла. Тосты стали обычными: пили за гостеприимных хозяев, за дам, за свежесть чувств, за успех нашего безнадежного дела. Не забыли Олины старания — за нее выпили стоя.

Оля, затмив на время Сонечку, была в центре внимания, проявляя заботу о присутствующих. Как с удивлением заметил, она всех знала по именам, даже вертлявого администратора. Когда все расслабились и общий стол фрагментировался на отдельные разговоры, она незаметно для окружающих «пошепталась» со мной:

— У Сонечки очередное разочарование с молодым человеком, который долго ее добивался. Она здесь одинока и выглядит несчастной… Не капризничай, утешь девушку. Что тебе стоит? Ну, ради разнообразия.

Олина шутка понравилась, но заниматься расстроенной барышней и в который раз слушать историю о том, «какой он подлец», чего-то совсем не хотелось. Попытался увильнуть:

— Оля, да тут же есть и другие мужчины, пусть постараются.

— Что ты. Присмотрись. Да они ночью будут заняты друг другом. Кроме тебя других кандидатур нет. Чацкий уехал к жене.

Я не нашел, что ответить, промолчал. Оля, как выяснилось потом, приняла мое молчание за согласие.

Наконец, появилась возможность незаметно уйти. Поднялся к себе в номер, бросил ключ на стол. Захотелось принять душ, скинул рубашку, но вспомнил, что нужно закрыть дверь, вернулся. В этот момент в дверь постучали. Открыл. На пороге стояла чуть захмелевшая Софья Семеновна. В одной руке — вино, в другой — большой пакет с конфетами и фруктами.

— Не спится, одиноко, — с грустинкой в голосе сказала девушка. — Можно я у тебя посижу?

Сделав шаг назад, пошире распахнув двери, с улыбкой пригласил девушку первой пришедшей в голову фразой: «Ваша просьба для меня приказ!» — и пропустил ее в комнату, прижавшись к стене.

Соня тонно вошла, рассматривая помещение, акварельно освещенное светом ленинградской белой ночи. Рукав ее шелкового платья прикоснулся к моей груди… После мгновенного оцепенения, продлившегося, как показалось, долго-долго, я набросился на гостью лишь в последний момент успев толкнуть дверь… Соня сбивчиво шептала что-то оправдывающее. Ее лепетание прерывались вздохами, переходящими в тихий любовный стон…

Проснулся, разбуженный утренним пением птиц после так и не начавшихся сумерек ночи, все продолжилось — вновь и вновь…

Когда очнулся после, казалось, секундного забытья, солнце уже сияло дневным светом… И снова захотелось приласкать обретенную подругу. Но ее не было. Никаких следов ночная дива не оставила — даже записки «в несколько строчек». А на столе стояли так и не открытая бутылка шампанского и кулек с конфетами и фруктами. «Сонечка Мармеладова расплатилась за доставленное удовольствие», — подумалось. Ситуация должна было обидеть, но не обидела — рассмешила. Вся эта «достоевщина» открылась в новом свете — точнее «в голом виде», как говорил Макарушка Нагульнов.

Быстро привел себя в соответствующий концерту вид, навел порядок в номере и, прихватив «благодарность», спустился на этаж к Оле.

— Наконец-то наш герой труда соизволил появиться. Я уже хотела идти будить. Не забыл, что у нас прощальный утренник с Чацким в двенадцать? — Оля с насмешливым вниманием оценила мой вид, отметив особо бутылку шампанского. — Ладно не переживай, успеешь позавтракать, но шампанское пить не будем. Ты и так больно игриво выглядишь.

А завтрак был уже на столе. Певица лишь добавила честно заработанные мною фрукты, предусмотрительно убрав вино в холодильник.

— А Софья Семеновна ушла счастливая, — почти пропела Оля, — забежала ко мне попрощаться, а глазенки горят, вся светится! Ты молодец, на следующий год нас обязательно пригласят, вот увидишь! — солистка одновременно и хвалила, и подтрунивала. — Ты-то справился, молодец, а вот как тебе она? — спросила певица, уже с неподдельной заинтересованностью.

— Вполне, — отвечаю после паузы сухо с притворным, как самому показалось, равнодушием.

— А что же ты такой кислый? Совсем не понравилось?

— Да нет, обидно как-то. Сонечки Мармеладовы стали руководителями, администраторами, превратив наше искусство в бордель, поставив художников на свое прежнее место. Обидно, хреновым пророком Достоевский оказался.

— Ладно, не бурчи. Тоже мне пострадавший на сексуальном фронте. Сонечка мне рассказала, что ты с ней вытворял!

Позавтракали быстро. Поблагодарив Олю, предложил вымыть посуду, но она отказала:

— Иди уж, готовься к концерту. А то привык дома женскую работу делать — концертмейстер.

Не стал наставить, сделав все, что велела солистка.

После концерта пошли втроем гулять в Павловский парк. Шли без какой-либо цели, повинуясь интуиции, подбирая безлюдные аллеи. Живописный парк был на удивление пустынным. Настроение — замечательным. Оля кокетничала с Чацким. Тот галантно держал ее под руку, рассказывал истории о режиссерах, артистах, писателях. Она активно участвовала в беседе охами и ахами. Все было талантливо, артистично и, вместе с тем, занятно, естественно и непринужденно.

Покружившись по аллеям парка, собрались было возвращаться в гостиницу. Неожиданная встреча, вдруг, нарушила наши планы.

На скамеечке, что находилась на аллее в тени дерев, сидел «бич»41. Его пламенный взор был устремлен в сторону воображаемой публики, которая, как он вероятно воображал, располагалась в ближайших зарослях сирени. «Бич» вдохновенно вещал:

— Нам необходимо знать историю своей страны, историю нашей любимой Родины. Конечно, все знать невозможно, все охватить — жизни не хватит. Но основные вехи, — «бич», сделав паузу, поднял правую руку в небо, и туда же посмотрел, — знать необходимо! (последнее слово он произнес медленно и по слогам). Во-первых, нужно знать в каком году Иван Грозный убивает своего сына Алексея. Во-вторых, нужно твердо помнить, когда Петр Первый дал России под зад пинка, да так (пауза), что та воспрянула ото сна, как и