Золотая свирель. Том 1 - Ярослава Анатольевна Кузнецова

его за руку. – Пойдем. Осторожнее, напорешь ногу. – Отпихнула с пути острозубый венец. – Вот здесь надо аккуратненько перешагнуть. – Длинный вал тускло блестящего оружия, щитов и доспехов, частично поломанных и разрозненных. – А сейчас мы войдем в воду, не поскользнись. – Дно сплошь покрыто чешуей из золота. – Но это еще не мертвое озеро, мертвое озеро будет дальше.

Мы свернули налево. Еще десяток шагов в стремительно остывающей воде – мне почти по грудь, Кукушонку по пояс – и перед провалом, полным выстуженной тьмы, я сдернула платок с Кукушоночьих глаз.

Он сразу заозирался, закрутил головой. Я нашарила между камней корзину и вытащила рыбешку. Отправила ее за пазуху (куда же еще!), а шаль завязала узлом на груди, чтобы не потерять.

– Вперед. Но учти, сейчас тебе будет очень холодно, очень душно и очень плохо.

Он неловко вытянул перед собой руки, ощупывая мрак.

– Что в повязке, что без – не видно ни шиша. Дьявол, я даже тебя не вижу! Леста, ты где вообще? Вот ведь пропасть какая…

– Перед тобой что-то вроде завеси, – объяснила я. – Что-то вроде пленки из темноты. Проходи сквозь нее, там будет светлее. Ну, кто рвался к чудесам?

Кукушонок вытянул руки словно ныряльщик, и ринулся в непроглядный провал. Раздался плеск и слабый вскрик – шагнув следом за ним, я обнаружила, что он опять споткнулся и окунулся чуть ли не с головой.

Вынырнул, вытаращив глаза, разинутым ртом ловя неживой разреженный воздух. Слепо цапнул зеленоватую жижу, заменяющую тут воду, захрипел, схватился за лицо, потом за горло…

– Успокойся! – Я хотела прикрикнуть на него, но окрика не получилось, потому что воздух в легких оказался на две трети разбавлен пустотой, как вино разбавляют водой, и остался лишь слабенький кисловатый привкус на большой объем совершенно бесполезного ничего. – Спокойней, Ратер, не дергайся, иначе задохнешься. Спокойнее, спокойнее… спокойнее.

В это мгновение он вдруг застыл, замер по пояс в воде, напрочь забыв про свой испуг, и про попытки дышать тоже совершенно забыв.

Он увидел мантикора.

Он видел его фосфорным стеклистым силуэтом, окруженным слабо светящимся гало, как луна в пасмурную ночь. Он видел бессильно распахнутый крест рук и упавшую на грудь голову, и каскад лезвий-волос, скрывающих лицо. Он видел торчащие из воды зеленые сабли спинного гребня, видел тусклое, плывущее из глубины свечение драконьего тела. Он видел спящее чудовище, не живое, не мертвое, не опасное, распятое на цепях, заросшее светящейся слизью, ранящее глаз одним только обилием режущих кромок, пугающее своей неподвижностью, пугающее возможностью движения, скрытой угрозой, вероятностью разрушения, тайным зародышем насильственной смерти.

Ратер издал какой-то всхлип и протянул к чудовищу мокрую руку. И закашлялся от недостатка воздуха, сгибаясь пополам, чуть не окунаясь лицом в ледяной студень. Я придержала его за плечи.

– Назад? Пойдем назад?

Как ни странно, но я сама чувствовала себя почти терпимо, и вполне находила в себе силы добраться до мантикора и накормить его рыбой. То ли я умудрилась привыкнуть к этому месту, то ли вид чужих страданий меня каким-то непонятным образом поддерживал.

Кукушонок не мог говорить. Он только упрямо мотнул головой и потащился вперед, к чудовищу. Наверное, хотел его потрогать.

Я помогала ему идти. Вернее, почти плыть. Парень, похоже, не очень соображал, что делает.

Мы добрались до мантикора, и я влезла на его лапы. Ратер благоговейно коснулся мантикорьего бока, провел ладонью по ребрам, словно погладил дерево. Потом заглянул в склоненное лицо, пальцем дотронулся до свисающего лезвия-пряди.

– Осторожнее, – сказала я, без лишней паники переждав обморочное головокружение. – Не напорись на волосы, они у него острее ножей. Сейчас мы его покормим, если удастся.

Удалось. Мой красавчик слопал всю рыбешку, и я даже пожалела, что взяла только одну. Проголодался, наверное, вчера-то я его не кормила. Хотя, если трезво поразмыслить, разве способен он, находясь без сознания, чувствовать голод? Может, он глотает просто потому, что что-то попало ему на язык? Будь это, например, не рыба, а обыкновенная галька, он бы и ее проглотил?

Я вытерла мантикоров рот от рыбьего сока и приподняла в ладонях его лицо. Оно горело фосфорной зеленью, мои пальцы на щеках его чернели провалами.

– Взгляни, Ратер. Взгляни на него! Он прекрасен, правда?

Ратер молчал, наверное, речь ему вообще отказала. Я смотрела и смотрела в спящее спокойное лицо, замкнутое, словно запертая изнутри дверь. Та сторона была закрыта от меня на сотню замков, на тысячу засовов. Достучаться бы, дозваться… криком докричаться, плачем доплакаться, на коленях к дверям твоим приползти, отвори, друг, двери, отопри замки, отвали засовы. Как ярый огонь двери рушит, стены ломит, кровлю точит, так пусть голос мой аки ярый огонь двери рушит, стены ломит, кровлю точит. Навеки, довеки, отныне и довеки… а словам моим ключ да замок… ключ – под язык, замок – за порог…

Рядом что-то длинно прошелестело, и меня ощутимо приподняло волной.

– Ратер?

Парень, так и не издав ни единого звука, повалился в воду плечом вперед, но сразу же всплыл, безвольно раскинув руки. Ах ты, пропасть!

Я соскочила с мантикоровых лап, погрузившись в воду по грудь. Схватила Кукушонка за ворот. Мертвое озеро тут же отомстило мне за поспешность – заныли виски, перед глазами развернулось шевелящееся полотнище, багровое, в зеленый горошек.

Пришлось переждать.

Отбуксировать Кукушонка к выходу из малого грота, и дальше, в большой грот, оказалось довольно легко. Он не тонул, я только придерживала его голову. А вот целиком вытащить его на берег мне не удалось. Легкий в воде, на воздухе он был совершенно неподъемным. Мне пришлось оставить идею выволочь его беспамятное тело прочь из грота.

Хм… А если попытаться закатить парня на одеяло и волоком… тьфу! Нет. Хватит. Открываю карты – а там как судьба рассудит.

Оставив мальчишку лежать ногами в озерце, я подобрала какой-то изукрашенный шлем с отломанным наносником, набрала в него воды и плеснула парню в лицо. Никакого ответа. Впрочем, что толку его водой окатывать, он и так мокрый с головы до ног. Ну-ка, а если вот так?

Сжала ладонями Кукушоночьи уши и принялась сильно и довольно жестко их растирать. Так растирают уши потерявшему сознание пьянице, чтобы привести его в чувство хотя бы ненадолго. Кукушонок замычал, заворочал головой, зашарил руками по скользким монетам. Надрывно, жадно вздохнул. И открыл глаза.

Рывком сел, обводя пещерку растерянным взглядом:

– Где… он?..

– Мантикор в другом гроте. А здесь я живу.

– Тю… – Он присвистнул, закашлялся. Отплевался от воды. Снова заозирался. – Вот это да… Значит, правда, сказки-то… про Стеклянную Башню. Экая