Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл - Л.И.Шинкарев

Гречко, после телефонного разговора Брежнев ему скажет: «За одно это Чер-

воненко надо дать два ордена Ленина!» 22

Когда гости уйдут, Ирэна вздохнет: «Ну, если был Камбулов, пора соби-

рать вещи». НКВД она боялась. Людвик Иванович будет долго, очень долго

зашнуровывать туфли. А потом ответит: «Не спеши, там видно будет».

И у порога обернется: «Сделать из Праги Будапешт я им не дам!» 23

Около полуночи в зал заседания президиума ЦК КПЧ вошел президент

Свобода, всем кивнул и сел рядом с Дубчеком. Обстановка была тягостная.

«Может, это ты пригласил войска?» – повернулся к президенту Франтишек

Кригель, председатель Национального фронта. Кригель только что вышел из

оцепенения, в котором пребывали все за длинным столом. Свобода вскинул

обе руки над седой головой: «Нет, у меня руки чистые!»

Прошла вечность, раскололся мир, надвое разломилась история. Новая

эра началась несколько минут назад, когда Олдржиха Черника, председателя

правительства, попросили к аппарату правительственной связи. На проводе

был Дзур:

«Войска Советского Союза, Венгрии, Польши, Болгарии, ГДР переходят

границу и движутся в глубь страны».

Из воспоминаний Олдржиха Черника:

«Я был в состоянии шока, отказывался верить. Просто потерял дар ре-

чи. Становилось бессмысленным дело всей моей жизни. Как я потом узнал,

два летних месяца 1968 года в генштабе министерства обороны Чехослова-

кии тайно находился генерал Огарков, один из разработчиков плана ввода

войск. Никто не имел права открывать дверь в его кабинет, даже советские

офицеры. Возможно, только у Дзура была привилегия заходить к нему. По-

просив министра оставаться на связи, я вернулся в зал, сообщил об услы-

шанном Дубчеку и, получив согласие на ответ, вернулся к телефону. “Пере-

дайте по армии приказ, сказал я Дзуру, – никакого сопротивления!”» 24.

В зале все пришло в движение, люди вскакивали с мест, что-то выкри-

кивали друг другу. Члены высшего руководства, привыкшие повелевать, ви-

деть свои портреты над головами, вдруг ощутили эфемерность недавнего

собственного величия. «Всего за несколько минут мир стал неузнаваемым», –

напишет потом З.Млынарж 25.

Черник обратил внимание на лица Биляка, Индры, Кольдера. Они смот-

рели на него выжидательно, словно по известному им сценарию он должен

был что-то добавить. Ему в голову пришел разговор с Брежневым в мае 1968

года в Москве. «”Олдржих, – сказал тогда Брежнев, – если так пойдут дела, вы

можете очень скоро потерять пост премьер-министра”. “Знаете, – отвечал на

это Черник, – я вступал в партию не для того, чтобы возглавлять правитель-

ство. А главное, я убежден, что чехословацкий народ действительно заслу-

живает лучшего премьер-министра, чем я”. Брежнев обиделся и отошел. Ви-

димо, принял эти слова на свой счет» 26.

Это было три с половиной месяца назад – в другую эпоху. А в эту ночь

«все стояли, переходили с места на место, никто не сидел за столом. Дубчек

держался за голову: “Что они наделали! Почему так поступили с нами, со

мной! Они же знают нашу верность социализму!” Мы кричали друг на друга,

не понимая, как это могло случиться и кто их пригласил. Никто в этом не со-

знавался. Дубчек дал указание чтобы на заседание немедленно пригласили

президента Свободу».

Тем временем Млынаржу, Шпачеку, Цисаржу поручили подготовить об-

ращение руководства партии к чехословацкому народу. По наблюдениям

Черника, Биляк, Индра, их сторонники постоянно заходили в расположенные

рядом комнаты звонить. Им надо было удостовериться в переходе города,

первым делом средств массовой информации, под контроль советских войск

и сотрудничающей с ними группы чешских функционеров. В зале шли споры

вокруг текста обращения. В разгар споров и появился президент Свобода.

Перед тем, как обсуждать обращение, Дубчек попросил каждого отве-

тить, не по его ли инициативе в стране чужие армии. Ни один не признался.

После этого в текст обращения вписали фразу о том, что войска вошли без

согласия законных органов власти. Разгорелся спор вокруг того, чтобы слу-

чившееся признать актом, «попирающим фундаментальные нормы между-

народного права». И хотя промосковская группа настаивала считать ввод

армий формой братской помощи, большинство (7:4) согласилось с первой

формулировкой. Обращение поддержал и Свобода, формально права голоса

не имевший. Шла первая проба сил в обстановке фактической оккупации, до

конца еще не осознанной. Противниками оказались когда-то личные друзья

(Дубчек и Биляк, например), за которыми теперь стояли одна против другой

бессилие и сила: 15-миллионный чехословацкий народ и Советская армия.

Потом Олдржих Черник мне расскажет:

«В первом часу ночи мы стали расходиться по рабочим местам: соби-

рать правительство, парламент, членов ЦК партии. Когда я направлялся к

зданию правительства, на улицах были толпы людей, возбужденных нашим

обращением, уже прозвучавшим по радио. К зданию правительства подъез-

жали министры и работники аппарата. Минут через сорок сотрудники чехо-

словацкой службы безопасности начали регулярно передавать в мой каби-

нет и в ЦК партии информацию о продвижении танковых колонн. На такой-

то улице… на такой-то… движутся к зданию правительства.

В домах зажигались огни, люди смотрели в окна, не понимая, что про-

исходит, лихорадочно набирали номера телефонов органов власти. На ули-

цах танки! Со второго этажа из окна кабинета я видел, как группа танков и

бронетранспортеров разворачивалась у подъезда нашего здания. Минут

двадцать было тихо. Видимо, командир части ждал указаний. Звоню Дубче-

ку: что происходит? Наконец, в мою приемную поднялся советский полков-

ник в сопровождении майора и лейтенанта, все в полевой форме. Не поздо-

ровались, не представились, не предъявили документов. Как будто пришли к

врагу: “Мы представители Советской армии!” В приемной были мой замести-

тель Штроугал, министр внешней торговли Гамоуз, министр планирования

Гула, министр образования Кадлец, другие сотрудники. Их увели в подвал, а

меня попросили задержаться. “Мы пришли помочь вам покончить с контрре-

волюцией”, – сказал полковник. “Я должен поговорить с президентом рес-

публики”, – ответил я и потянулся к телефону. Лейтенант резко выдернул

шнур. Телефонные шнуры оказались выдернуты у всех телефонных аппара-

тов в приемной. В том числе у аппарата ВЧ, по которому мы связывались с

Москвой.

Меня тоже препроводили в подвал. Там сорок-пятьдесят человек. “За-

чем нас сюда привели?”, По какому праву?” Женщины плачут. Наверху совет-

ские солдаты с автоматами. Штроугал резко повернулся к офицерам: “Вы хо-

тя бы знаете, кого вы взяли в плен? Это премьер-министр Чехословацкой

Республики и член президиума ЦК КПЧ!” Офицеры поднялись наверх, минут

десять их не было. На меня сыпятся вопросы. “Что случилось?”, “Вы знали об

этом?”, “Кто их пригласил?” Я пересказываю обращение руководства к наро-

ду и уверяю: это большое недоразумение.

Скоро офицеры возвращаются и ведут меня обратно в мой кабинет. В

течение часа туда приводят из подвала всех членов правительства. И секре-

таря приемной. Часы показывают около трех часов ночи. Военные исчезают,

мы сидим в кабинете, отгороженные от внешнего мира. Ничего не остается,

как строить догадки. Тем временем у здания собираются другие министры,

но солдаты никого не пропускают, хотя у всех документы.

Часа в три ночи разрешают пройти делегации парламента. Ее привела

вице-председатель Национального собрания Мария Микова. Требует отве-

тить ей, что происходит: здание парламента тоже занято советскими воен-

ными, связи нет, депутаты шли по городу пешком. Направились было к ЦК

КПЧ, но туда солдаты их не пустили, и вот они здесь. Мы говорим часов до

четырех. Не успевают они уйти, как в кабинет входит знакомый мне генерал

Козлов, советник чехословацкого министерства внутренних дел, приятный

человек с европейским складом мышления, неплохо знающий чехословацкие

проблемы. Приглашает в коридор для разговора наедине. Мы садимся за ма-

ленький столик. Он протягивает записку от Драгомира Кольдера, члена пре-

зидиума ЦК КПЧ, моего земляка из Остравы. Когда-то мы оба были там сек-

ретарями обкома партии. Кольдер просит немедленно явиться в советское

посольство для важного разговора. Написано рукою Кольдера, а подписи две

– Кольдер и Биляк. Отвечаю на обратной стороне записки: “Я не намерен