Вся Одесса очень велика - Евгений Деменок

Перечислить всё, что сделал Фазини в Одессе за пять лет – до 1922 года, практически невозможно. Он был неутомим: оформлял Первомайский праздник 1919 года, работал над декорациями в театрах, писал плакаты для ЮгРОСТА. И при этом серьёзно готовился к очередным выставкам.

Критики то ругают его, то хвалят, а скорее всего, не понимают. Его привлекает кубизм Пикассо и Брака, но одновременно он увлечен «солдатскими примитивами» Михаила Ларионова, он шаржирует популярную в те годы художницу Мисс, но что эти шаржи скорее издёвка над «любимицей» невзыскательной публики, вновь-таки понимали не все…

У одного из нас, в частной коллекции Е. Голубовского, есть карандашный рисунок обнаженной женщины, близкой к той, что хранится в Фонде украинского авангардного искусства. Это не просто зрелое восприятие французской школы начала XX века, это задаток того минимализма, к которому придет С. Фазини уже в тридцатые годы, в Париже.

Если И. Ильф, как и В. Катаев, Е. Петров, Ю. Олеша и Э. Багрицкий, перебрался в Москву, если И. Константиновский уехал в Палестину, то Сандро Фазини, как и Петр Нилус, связал свое будущее с Парижем. Сохранилось полное отчаяния письмо Сандро Фазини своему дяде в Америку в 1922 году, хранящееся ныне у его племянницы Александры Ильиничны Ильф:

«К сожалению, сейчас нельзя делать выбора. И выбирать Россию сейчас как поприще, значит выбрать смерть».

Думается, более весело представлял Фазини прелести социализма, рисуя монументального матроса для плаката ЮгРОСТА или «Пролетарку» на выставку Независимых. Однако столкновение с реальным пролетарским искусством заставило его эмигрировать – и с мытарствами, через Турцию, пробираться во Францию, чтобы обрести себя, свое имя, свой стиль.

В 1933 году братья Илья Ильф и Сандро Фазини встретились в Париже. Как писал Илья Эренбург, участник этих прогулок по Парижу, Сандро вводил брата в проблемы современной живописи, знакомил со своими друзьями. Эта встреча оказалась последней. Ильф умер в 1937 году от туберкулеза в Москве. Фазини в 1942 году из Парижа был отправлен в концлагерь Дранси, а в 1944 году погиб в Освенциме.

Мудро решил для себя Исаак Малик: «В этой стране нельзя заниматься искусством».

Оказалось, искусством нельзя заниматься в любой тоталитарной стране.

В течение всего 1917 года в одесской художественной среде происходили попытки объединения «старых» и «новых» сил – ТЮРХ и ОНХ – в единое общество. Создание такого союза – с П. Нилусом во главе и М. Гершенфельдом в качестве секретаря – даже было анонсировано одесской прессой. Однако эти попытки не увенчались успехом в силу существенных разногласий между независимыми и южнорусскими.

28 сентября «Одесские новости» писали о том, что «по инициативе «Общества независимых художников» и общества «Искусство и революция» образовался «Союз деятелей искусства».

А в самом конце года Сандро Фазини и Сигизмунд Олесевич получили из Москвы предложение устроить в Городском музее изящных искусств выставку картин участников группы «Бубновый валет» – но отказались, опасаясь за судьбу произведений при транспортировке.

И действительно, год, в котором произошло две революции на фоне мировой войны, сложно назвать благоприятным для искусства. Как известно, когда говорят пушки, музы молчат. Тем не менее, одесские музы «говорили», и 26 ноября в Городском музее изящных искусств открылась вторая выставка картин уже оформившегося Общества независимых художников. В ней приняли участие М. Гершенфельд, Ф. Гозиасон, И. Мексин, С. Милеев, С. Олесевич, С. Фазини, Т. Фраерман, И. Малик, а также С. Кишинёвский, В. Бабаджан, Н. Д. Кузнецов, В. Крихацкий и другие.

Интересная деталь – работы на выставку уже отбирались жюри. Такой подход сохранится и на последующих двух выставках. В этот раз членами жюри были П. Ганский, М. Гершенфельд, С. Олесевич, Н. Скроцкий и Н. Кальвинский (Лысёнков).

Критики отмечали, что тематика представленных работ совершенно диссонировала – в хорошем смысле слова – с событиями, происходящими в городе и стране. На выставке не было ни одной работы «на злобу дня», и «тот, кто душевно устал, может на время уйти от кошмаров последних событий, посетив недавно открывшуюся выставку картин общества независимых художников».

Всего в залах Городского музея изящных искусств было представлено более 250 работ. Вот что писал в «Южном огоньке» 19 мая 1917-го И.М.Е.О. (судя по всему, два автора – Израиль Мексин и Евгений Окс): «Выставка подразделяется на отделы: реалистической живописи, в котором находят себе место лучшие представители от «южнорусских» (г. Н. Кузнецов, г. Ганский и др.), графики и акварели и главенствующий отдел разновидных художественных устремлений: декоративное письмо (г. Фраерман, Милеев), импрессионизм, постимпрессионизм (импрессионизм формы), пуантилизм (М. Гершенфельд), модернизм (И. Мексин), вплоть до кубизма включительно (С. Олесевич, С. Фазини). Успеху выставки в значительной степени содействовали предпринятые Обществом по типу парижских салонов утренники, посвящённые новой поэзии, новой музыке, сопровождаемые лекциями и концертным отделением».

Своеобразный парад-представление художников первого одесского авангарда, которое стало возможным благодаря коллекции Перемена, невозможно представить без Теофила Борисовича Фраермана, у которого Яков Перемен купил двенадцать картин (по каталогу Якова Перемена), хоть Леся Войскун пока обнаружила в семьях наследников – десять.

Начнем с биографии. Она характерна для бунтарей того поколения. Теофил Фраерман родился в 1883 году в богатой еврейской семье в Бердичеве. Когда-то Илья Ильф шутил, что после смерти обязательно напишут – родился в бедной еврейской семье. Теофил ломал стереотипы сызмальства. Родился в богатой семье. Добился, чтоб его в 14 лет отпустили в Одессу, где с 1897 по 1902 год учился у К. К. Костанди. Казалось бы, после такой выучки бери кисть и иди, пиши сирень – её на Большом Фонтане было предостаточно. Но 19-летний юноша едет в Мюнхен в школу Ашбе, затем в Париж. Восемь лет жизни в Париже – с 1906 по 1914 год. Учеба в академии у Г. Феррье, выставки, знакомство и дружба с Матиссом, признание – член жюри Осеннего салона. И вновь тяга к перемене мест: с 1914 года – Лондон. Трудно сказать, как бы жизнь шла дальше, но все прервала телеграмма из Одессы – мама тяжело больна.

Теофил Фраерман появился в Одессе в начале 1917 года. Думал, что на несколько месяцев, оказалось – на 40 лет. Ему было в 1917 тридцать четыре года. Сложившийся человек, известный художник. Первые работы он показал у одесских независимых в том же 1917 году.

Какими видятся из нынешнего далека картины Теофила Фраермана 1917–1919 годов? Уверенная, зрелая живопись. Он воспринял уроки Сезанна, но ему не чужды мастера Возрождения. Эти композиции не мешают ему проверять схемы плоскостного кубизма. По сути, в те годы как-то не задумывались о монументальной живописи, а «Пророк», «Вечер», «Монастырский двор», «Голова Иоанна Крестителя» монументальны. Казалось бы, переводи их в формат, настолько они созвучны «большому стилю». Наряду с этим такие романтические вещи, как «Попугай», «Жираф». Кажется, они навеяны стихами Николая Гумилёва:

Послушай, далёко, далёко на озере ЧадИзысканный бродит жираф.

Изысканным жирафом, попавшим из «далёко, далёко» в наше безумное революционное лихолетье, многим видится и Фраерман (в Париже он подписывал картоны монограммой TeoFra, в Одессе вновь без изысков – Фраерман). Но очень быстро он находит свое место – преподает, создает Музей западного и восточного искусства, устраивает впервые в Украине выставку Нико Пиросманишвили.

Остались воспоминания о Теофиле Борисовиче Фраермане его учеников: Евгения Кибрика, Валентина Полякова, Олега Соколова. Остались его картины советского времени – мрачные, серо-черные пейзажи Уфы военных лет.

Бесконечные упреки в формализме в 1949 году сменились на упреки в космополитизме. Ему запрещают преподавать…

По вот наступает 1956 год, оттепель, пользуясь определением Ильи Эренбурга. У себя в мастерской начинает возвращаться к самому себе, к свободе, к декоративизму, иронии, но как бы на новом дыхании. Ему остается жить всего год, но и до 1957 года Теофил Борисович Фраерман успевает сделать несколько десятков острых, проникнутых ощущением молодости, гуашей. Мы их увидим (и то – не все) на его посмертной выставке в том же 1957 году в Одессе. И хоть в предисловии к каталогу (анонимном) художника уже не упрекали в формализме, но по-прежнему звучал упрек в… камерности творчества. И лишь ученик Фраермана, правда, давно уехавший из Одессы, в своем творчестве отошедший и от заветов Фраермана, и от заветов Филонова (а он учился и у того, и у другого), народный художник СССР Е. Кибрик в слове об учителе писал: «Когда до меня доходили слухи, что Теофила Борисовича называют формалистом, я не мог этого понять… он был очень тонким и оригинальным художником, творчество которого отмечено тем пытливым беспокойством, бесконечными исканиями, которые отличают каждого художника, обладающего художественной индивидуальностью».