Когда ты исчез - Джон Маррс

Время от времени я думал о тех, кого оставил за спиной. С таким образом жизни заменить их будет некем, и порой в голове мелькали мысли: вдруг мне когда-нибудь опять захочется семьи?..

Кэтрин много лет была единственной константой в моей жизни. Мы стали неразлучны с того дня, когда на уроке английской литературы я, нечаянно обернувшись к ней, по-новому взглянул на ее каштановые кудряшки и розовые щечки. Кэтрин выгодно отличалась от своих сверстниц. Она не пыталась выглядеть старше, не подворачивала подол юбки, не расстегивала лишнюю пуговичку на блузке. Не пачкала губы искусственным блеском, не мазала ресницы толстым слоем туши. Одевалась она модно, одежда хорошо сидела на ней и всегда подчеркивалась стильным аксессуаром типа ленты или пояса. Это мне в ней и нравилось – что она не такая, как все. Ведь и сам я отличался от массы.

Мне не хватило любви, чтобы удержать рядом мать. Поэтому я так и не понял, почему Кэтрин решила остаться со мной.

У нас оказалось много общего – особенно в плане семейных отношений. Мою семью развалила Дорин; семья Кэтрин распадалась сама собой, пусть и без лишних драм. Однако Кэтрин не поддавалась печали, каким-то чудом избежав той тьмы, которая понемногу засасывала мое сознание. Похоже, она искренне считала, что рано или поздно получит от жизни все, чего хочет – главное, верить. Более того, заразила этой верой и меня.

Теперь, вспоминая, я думал: может, ей просто хотелось исцелить меня? А потом, когда я исцелился, она потеряла ко мне интерес? Потому что в итоге Кэтрин оказалась такой же, как и все, кто пытался меня сломать.

Однако тогда ее воля и сила духа были столь заразительны, что рядом с ней я ощущал, будто сумею покорить весь мир.

В конце концов я его покорю – но уже без Кэтрин.

Майами, США

4 июля

Я попросил официанта принести еще одну бутылку пива и невольно глянул на газету, лежащую на соседнем столике.

Все утро я нежился под бирюзовым небом на пляже Бал-Харбор в Майами. Компанию мне составляли две веселые канадки, Дана и Энджи, с которыми я познакомился за завтраком в хостеле. Мы с ними только что перекусили на пляже. Горячее июльское солнце начало жарить мне плечи, и я решил перебраться с песка в тенек соседнего кафе.

Во время скитаний я редко брался за газеты: меня мало волновали события за пределами моего мирка. Однако дата на «Майами геральд» меня насторожила… А потом я сообразил: сегодня ведь годовщина. Ровно год назад я покинул родной дом и отправился в старый парк отдыха.

Если б я знал, как устроится моя жизнь, то ушел бы гораздо раньше.

Я отложил газету и уставился в бескрайний океан. Этот год показался мне целой жизнью – в хорошем смысле слова. Интересно, как дела у Кэтрин?..

Вспомнилось вдруг, как однажды, когда нам было чуть больше двадцати, я повел ее в местный кинотеатр на «Завтрак у Тиффани». Мы к тому времени встречались уже лет десять, но все равно, как влюбленные подростки, сели на задний ряд. Я учился на последнем курсе университета, жил с родителями и каждую свободную минуту старался проводить с любимой.

– Как полагаешь, мы когда-нибудь поженимся? – спросил я у макушки на моем плече.

– Естественно, – ответила Кэтрин не задумываясь.

Ее удивило, что я вообще об этом спрашиваю.

Она вытащила из бумажного пакета еще одну ириску и сунула в рот.

– А когда тебе хотелось бы сыграть свадьбу? – спросил я в том же игривом тоне.

– Без разницы. Я жду уже десять лет. Только учти: если придется ждать еще столько же, я уйду от тебя к Дуги.

«Это вряд ли», – подумал я.

– Ясно. Китти, ты выйдешь за меня замуж?

– Да, – ответила она равнодушно, не отрывая глаз от экрана.

И только нервно сжавшиеся пальцы выдали ее чувства.

В следующие выходные мы сели на поезд до Лондона, где до сих пор были живы воспоминания о моей матери и биологическом отце Кеннете. Вернулись оттуда со скромным золотым колечком, украшенным по центру крохотным бриллиантом, который удалось бы разглядеть разве что в микроскоп. Хорошо, что моя девушка не нуждалась в дорогих подарках, чтобы чувствовать себя достойной.

Позднее тем же вечером я, крепко держа Кэтрин за руку, вошел в гостиную, где мой отец с Ширли ужинали перед телевизором.

– Я должен кое-что вам сказать. Мы решили пожениться.

Наше заявление встретили гробовым молчанием. Я не ждал, что нас с порога засыплют серпантином – но можно было хотя бы поздравить. Вместо этого родители переглянулись, посмотрели на нас и вновь уставились в экран.

– Я домой, Саймон. Загляни потом ко мне, – сказала Кэтрин, чувствуя холодный ветерок отчуждения.

Она чмокнула меня в щеку и ушла. Я дождался, когда за ней хлопнет дверь, и только после этого заговорил:

– Что не так?

Отец отложил столовые приборы и скрестил на груди руки.

– Саймон, ты слишком молод, чтобы жениться.

– Мне двадцать два. Тебе было почти столько же, когда ты встретил Дорин.

– Вот именно. Кэтрин – прелестная девушка, но она недостаточно серьезная, чтобы остепениться. Нынешние девушки… они все такие. Более энергичные. Хотят от жизни многого. В конце концов она поймет, что ты для нее недостаточно хорош, но будет уже поздно. Поверь, она разобьет тебе сердце.

Я через силу сглотнул.

– Она не такая, как Дорин. Если от тебя ушла жена, не факт, что со мной будет так же.

Родители опешили, не зная, что ответить.

– Я люблю Китти и всегда буду любить. Никому на свете нас не разлучить! Никому, слышите?

Кипя от злости, я выскочил из дома.

Наверное, и впрямь стоило послушать родителей, а не свое сердце…

– Даррен, ты идешь купаться? – окликнула меня Дана, возвращая в реальность.

– Сейчас, только допью.

Мне нравилось мое новое имя. Я вылил в горло остатки потеплевшего пива и обвел взглядом окрестности.

– Вы знаете, что у меня сегодня день рождения?

– Неужели?! – завизжала Энджи. – Здорово! Я даже представляю, как мы отпразднуем!

Тридцать минут спустя мы втроем сидели в моем номере, втягивая в нос первую дорожку горького белого порошка, который позволил мне заниматься любовью до позднего вечера.

Если второй год пройдет столь же плодотворно, я просто умру от счастья.

Нортхэмптон, наши дни

14:05

Кэтрин не знала, что смущает ее сильнее: отсутствие хоть малейшего раскаяния в словах Саймона или его абсолютное равнодушие.

Сперва мерзкое признание, что он