Нехорошее место - Дин Кунц

Его отражение пыталось переглядеть ее отражение.

Джулия улыбнулась:

— Давай. Говори. У нас нет секретов.

Отражение Бобби в зеркале очень уж разнилось с настоящим Бобби Дакотой. Настоящий Бобби, ее Бобби, кипел весельем, жизнью, энергией. Бобби-в-зеркале был с землистым лицом, мрачный, тревога высосала из него всю жизненную силу.

— Роберт? — повторила она.

— Ты помнишь прошлый четверг, когда мы проснулись? — спросил он. — Дул сильный ветер. Мы занимались любовью.

— Я помню.

— А ночью, с четверга на пятницу, мне приснился кошмар, самый живой, реальный кошмар, который только можно себе представить. — Он рассказал ей о маленьком доме на берегу океана, музыкальном автомате на песке, гремящем внутреннем голосе: «ПЛОХОЙ ИДЕТ, ПЛОХОЙ, ПЛОХОЙ!» — и о море кислоты, которое поглотило их, растворило плоть, а кости утащило в черные глубины. — Меня этот кошмар потряс. Ты и представить себе не можешь, каким он показался мне реальным. Звучит безумно… Но кошмар этот был более реальным, чем сама жизнь. Я проснулся, испуганный, как никогда. Ты спала, и я не стал тебя будить. Ничего не рассказал и потом, не хотелось тебя волновать… да и вообще, это как-то по-детски, обращать внимание на кошмарные сны. Больше мне ничего такого не снилось. Но в последние дни, в пятницу, субботу, воскресенье, у меня случались странные приступы озабоченности, я думал, а вдруг что-то плохое действительно идет, чтобы забрать тебя. И вот теперь, прямо здесь, в кабинете, Френк сказал, что впутался во что-то плохое, действительно плохое, и, как только он произнес эти слова, я тут же связал их с моим кошмаром. Джулия, может, это дело — то самое плохое, что мне приснилось. Может, нам не стоит браться за него.

Она несколько мгновений смотрела на Бобби-в-зеркале, гадая, как же его подбодрить. Наконец решила, поскольку их роли поменялись, вести себя с ним так, как повел бы Бобби в аналогичной ситуации. Бобби не стал бы взывать к логике или здравомыслию (это были ее инструменты), но привлек бы обаяние и юмор.

И она не стала напрямую реагировать на его тревоги.

— Раз уж мы решили облегчить душу, знаешь, что волнует меня? Твоя привычка садиться на стол, когда мы беседуем с потенциальным клиентом. С некоторыми клиентами такой прием мог бы сработать, если бы на стол садилась я, в короткой юбке, чтобы продемонстрировать свои ножки, благо ноги у меня красивые, пусть я сама говорю об этом. Но ты никогда не носишь юбку, короткую или длинную, да и демонстрировать тебе нечего.

— Кто говорит о столах?

— Я. — Джулия отвернулась от зеркала и теперь смотрела на мужа. — Мы арендовали семь комнат вместо восьми, чтобы сэкономить деньги, и к тому времени, когда рассадили всех сотрудников, нам на двоих остался только один кабинет, что вроде бы нас устроило. Там хватало места для двух столов, но ты заявил, что тебе стол не нужен.

Стол для тебя слишком официально. Тебя вполне устроит диван, на котором можно лежать, разговаривая по телефону. Однако, когда приходят клиенты, ты садишься не на диван, а на мой стол.

— Джулия.

— Пластик, из которого сделана его поверхность, очень прочный, но рано или поздно ты проведешь на моем столе достаточно времени, чтобы на нем остался отпечаток твоего зада.

Поскольку она более не смотрела в зеркало, ему пришлось перевести взгляд на ее лицо.

— Ты слышала, что я тебе сказал о моем сне?

— Нет, пойми меня правильно, Бобби. У тебя аккуратный зад, но я все равно не хочу, чтобы он оставил след на моем столе. В углубление будут скатываться карандаши. Там будет собираться пыль.

— Что здесь происходит?

— Я хочу предупредить тебя, что собираюсь положить на поверхность стола металлическую сетку и подвести к ней электрический ток. Ты сядешь на стол, я поверну рубильник, и ты узнаешь, что чувствует муха, попадая в одну из этих электрических ловушек для насекомых.

— С тобой очень трудно, Джулия. Почему ты так ведешь себя?

— Раздражение, знаешь ли. В последнее время не удавалось потоптаться на плохишах. Вот настроение и портится.

— Эй, постой-ка. Кажется, я понимаю, в чем дело.

— Естественно, понимаешь.

— Ты ведешь себя, как я!

— Именно. — Она поцеловала его в правую щеку, похлопала по левой. — А теперь пора возвращаться в кабинет и брать это дело.

Она открыла дверь и первой вышла из туалета.

— Будь я проклят, — не без удивления пробормотал Бобби и последовал за ней.

Френк Поллард о чем-то говорил с Клинтом, но замолчал, как только открылась дверь туалета, и с надеждой посмотрел на них.

Тени по углам еще более сгустились, а вокруг всех трех ламп возникло загадочное янтарное сияние.

Кучка алых камней по-прежнему поблескивала на столе.

Насекомое все так же лежало на дне стеклянной банки.

— Клинт объяснил вам принятую у нас схему оплаты? — спросила она Полларда.

— Да.

— Хорошо. Дополнительно нам потребуются десять тысяч долларов на расходы.

Снаружи засверкали молнии. Облака не выдержали, пробитые их ударами, и по окнам забарабанил холодный дождь.

Глава 26

Виолет проснулась более часа назад и все это время пробыла ястребом, парящим в вышине и время от времени камнем падающим вниз, чтобы ухватить когтями и сожрать добычу. Небо было для нее практически таким же реальным, как и для птицы, разум которой она захватила. Она скользила, рассекая воздух, между серыми облаками и землей.

И при этом не упускала из виду темную спальню, в которой оставалось ее тело и часть разума. Виолет и Вербина обычно спали днем, потому что именно ночью в мире происходило самое интересное, а они ничего не хотели упустить. Их общая спальня находилась на втором этаже, где стояла одна большая кровать. Расстояние между ними никогда не превышало вытянутой руки, но обычно они спали в обнимку. И сегодня, во второй половине понедельника, Вербина еще спала, обнаженная, на животе, отвернув лицо от сестры, что-то бормоча в подушку. Ее теплый бок прижимался к Виолет. Даже будучи ястребом, Виолет чувствовала тепло тела сестры, гладкую кожу, слышала ее ритмичное дыхание, сонное бормотание, ощущала запах. Ощущала и другие запахи: пыли, давно не стиранных простыней и, разумеется, кошек.

Она не только чуяла кошек, которые спали на кровати, на полу или лениво вылизывали себя, но и жила в каждой из них. Часть ее сознания оставалась в бледном теле, часть пребывала в пернатом хищнике, другие части обитали в каждой из кошек. Теперь, после смерти бедной Саманты, их осталось двадцать пять. Виолет воспринимала окружающий мир посредством своих органов чувств, через те, что принадлежали ястребу, через пятьдесят глаз, двадцать пять носов, пятьдесят ушей, сто лап и пятьдесят языков кошачьей стаи. Она могла унюхать свое собственное тело не только через свой нос, но и через носы всех кошек: слабый запах мыла после вечерней ванны, легкий приятный лимонный аромат шампуня, идущие изо рта запахи сырых яиц, лука и сырой печени, которые она съела утром за завтраком перед тем, как лечь спать с восходом солнца.